Даосизм | страница 23
Таким образом, становится ясно, насколько абсурдно воспринимать учение Лао-цзы в качестве «квиетизма». И когда, не говоря уже о многих европейцах, в современном Китае можно услышать, что «недеяние» указывает путь к достижению «соответствия с Дао», есть не что иное как «слабость, выражающаяся в нежелании, в незнании, в способности довольствоваться малым, в покорности и т. д.»,[63] мы оказываемся перед лицом полнейшего непонимания сущности Дао. Ничуть не лучше «квиетизма» оказывается более утончённая и рафинированная доктрина «сверхчеловека». Непонимание текста Дао дэ цзин выражается также в том, что для описания некоторых его фрагментов используются неточные термины, применяющиеся, в основном, для обозначения банальнейшего благоразумия, которое проявляется в социальной и политической жизни. Таким образом, кто угодно из-за потенциальной полисемии идеографического языка может также найти в этих фрагментах значение, отражающее его собственную посредственность, поэтому следует твёрдо помнить, что основное значение почти всегда бывает выражено во внутренних, духовных понятиях: речь идёт о норме внутренней, самой глубинной жизни, приближающейся к трансценденции, а вовсе не о внешнем социальном существовании. Этика Лао-цзы это, по существу, этика посвящённых.
Что касается даосского «недеяния», у-вэй, то его позитивной альтернативой служит «деяние без деяния», вэй-у-вэй. Как уже было сказано, у-вэй означает всего лишь невмешательство периферийного «я», исключение «деяния» в прямом и материальном смысле, отказ от использования внешней силы как условие проявления высшей формы деяния, а именно, «деяния без деяния», вэй-у-вэй. Вэй-у-вэй выступает в качестве самого «деяния Неба», обладая свойствами дэ (добродетели), невидимой духовной силы, неизбежно, но вполне «естественно» приводящей все процессы к осуществлению. Посредством своих парадоксальных формулировок Лао-цзы вновь и вновь обращается к этому понятию: нестяжанию, отпусканию, нежеланию, недеянию ради высвобождения истинного деяния, идентичного с самим Путём. «Быть человеком – значит быть Небом»,[64] – добавляет Чжуан-цзы, «то, что препятствует человеку быть Небом, так это его собственная деятельность».[65] О том же говорится в Чжун юн:[66] «Тот, кто является таковым, может оставаться неуловимым, или демонстрировать своё влияние: не двигаясь, он может вызывать потрясения, не напрягаясь, он может выполнять работу».
В этом месте также встречается недопонимание со стороны многих переводчиков и комментаторов, видящих в даосских рекомендациях, обращённых как к индивиду, так и к социуму, советы вернуться к природе и естественности, как если бы даосы более чем на две тысячи лет предвосхитили труды Жан-Жака Руссо с его апологией «благородного дикаря» и осуждением культурного процесса, характерными для XVIII века. Разумеется, в даосизме содержится отрицание культуры – внешнего знания, рационализма, искусственной социальной системы, недальновидной политики, стремления «просвещать народ», и всего остального, включая изучение книг, посвящённых Дао (Чжуан-цзы писал, что это не что иное, как «окаменевшие экскременты»), причём гораздо более радикальное, чем в идеологиях типа учения Жан-Жака Руссо. Тем не менее здесь в качестве альтернативы рассматривается нечто, не имеющее ничего общего с природой и естественностью, превозносившихся на Западе в XVIII в. Подобно тому как в дальневосточных текстах «природное» очень часто служило синонимом «небесного», «природа» в даосизме часто воспринималась как синоним Пути в чувственно воспринимаемой, ощутимой, воплощённой форме, как действующий небесный порядок (ср. в