.
А здесь, на севере? Слишком поздно – и слишком много глупостей сделано: теперь уже, судя по всему, ничего не спасти. Я с такими взглядами спорил. Да, положение на морях потеряно, дорога на Запад закрыта, однако здесь путь следует оставить свободным – это наш проход в мир![55]
К обеду мы прибыли в Ревель. Отдохнув несколько часов, я отправился через весь город в порт. На рейде стояла на якоре пара пароходов водоизмещением в 3 тысячи тонн. Приехала военная машина, которая должна была доставить меня к капитану округа, ожидавшего меня к кофе. Я отказался и обещал быть к вечеру. Между тем быстро стемнело, а потому мне оказалось непросто отыскать свое доверенное лицо. Им был чиновник юстиции Кестер, жившей на Форштадтской улице. Когда я добрался туда, было уже совсем темно. Единственным источником света на всю округу была отсвечивающая красным пивная. Ломая спички, я пытался разглядеть номера домов на дверях. Когда же я наконец нашел нужный мне, дверь оказалась запертой. Я постучал. Из глубины донесся отдаленный шорох. Затем все вновь стихло. Я продолжал стучать. Изнутри явно прислушивались, опять-таки из страха быть арестованными. После изрядной проверки моего терпения на прочность и долгого стука в окне появилось существо мужского пола, разговаривавшее женским голосом. Я отвечал, что я – германский социал-демократ и желаю переговорить с Кестером. Затем дверь отворили, а я в темноте стал на ощупь протискиваться вперед и вверх, ориентируясь на указания голосом. Наверху я оказался в темной комнате и стал ждать. Спустя продолжительное время пришло какое-то создание женского пола с маленькой лампочкой, поставило ее на столик передо мной так, что свет бил прямо мне в лицо. Когда же оно удалилось, дверь осталась приоткрытой на ширину ладони, и когда я стал вглядываться в этот просвет, то заметил там, за дверью, какого-то мужчину. Тогда я встал, открыл дверь и заявил: «Если вы – советник юстиции Кестер, оставьте в конце концов эти излишние церемонии. Я приехал из Германии; меня направил к вам господин Янсен из Дерпта». Это был Кестер. Он вошел, поприветствовал меня и извинился за всю эту шпионскую романтику, оправдываясь серьезной опасностью и необходимой поэтому осторожностью.
Мы прошли в заднюю комнату, где ненадолго остались одни, и я разъяснил ему цели моего визита. Он попросил разрешения привлечь к переговорам остальных «товарищей из исполнительного комитета». Меня это устраивало. Тогда он что-то крикнул в проход, и из-за двери тут же явились несколько человек, которые до этого скрывались в соседней комнате. Я попал как раз на заседание исполнительного комитета, которому очень помешал мой настойчивый стук в дверь, так что все уже готовились бежать. Относительно последовавшей беседы я могу судить только по памяти, ведь те заметки, что я сделал тем же вечером и переслал на следующий день, до цели не дошли и были утрачены. Для начала следует отметить, что и здесь были настроены прорусски. На передний план выдвигались куда более проблемы социальной, нежели национальной борьбы. Ненависть к немцам также объяснялась с социальной точки зрения: против старого господствующего слоя, состоявшего из немцев-помещиков, – по традиции, а против Германской империи – так как она, будучи страной-оккупантом, вместо декретированного еще до ее вторжения 8-часового рабочего дня ввела 10-часовой, а также издала запрет на проведение забастовок.
