скрежет машин, aorta ruptur[43], кости, машины, перемалывающие сознание в прах, и вот уже накатывает вторая волна, голод, отнимают зерно, часть урожая отправляют за границу, за это оттуда идут машины, которые, если не знать, как ими пользоваться, бесполезнее умирающих людей, машины мелют-перемалывают, всё превращая в прах или хлеб, и всё – к черту, всё – тлен, уже не осталось места, где нет места преступлению и смерти, все уже выстрелили, только я еще нет.
Летом 1932 года Карл Альбрехт[44], немецкий коммунист и видный советский профсоюзный деятель, арестованный «за вредительство» в лесной промышленности, сидел в печально известной Бутырской тюрьме. К нему в камеру подсадили другого заключенного, как полагает Альбрехт, впоследствии национал-социалист, тайного агента, что само по себе довольно странно, обычно тайных агентов вместе с другими заключенными не держали, и этот агент рассказал Альбрехту о процессе Штерна и Васильева. По его словам, Штерн и Васильев были агентами ГПУ и получили задание убить посла фон Дирксена, которое они самым жалким образом провалили. Убийство посла имело целью вынудить Германию объявить ультиматум и войну, война означала бы объединение революций в обеих странах, в этом Сталин был твердо убежден. Обоим агентам было обещано, что их законспирируют, снабдят новыми паспортами и благополучно выпустят на свободу, но только после образцово-показательного судебного процесса, с помпой проведенного для прессы и международных наблюдателей, вплоть до приговора и инсценированного расстрела холостыми патронами. После чего агенты Штерн и Васильев якобы смогут и дальше работать на ГПУ. И вот оба уже поставлены лицом к стенке. В последнюю секунду Иуда Штерн, нутром почуяв, что никакая это не инсценировка, оборачивается к своему палачу и кричит: «Братишка! Что я такого…» – и падает замертво. Неизвестный рассказчик, который якобы своими глазами видел, как вывозили из Бутырки окровавленные мешки, вскоре и сам исчез.
Меня чуть не распирает от гордости, словно мой двоюродный дед и вправду совершил подвиг. Неужто своими выстрелами он и в самом деле надеялся спровоцировать войну между Советским Союзом и Германией? Или хотел спасти всех маленьких людей, весь несчастный народ? А может, он хотел и того и другого, неважно, марионеткой ли, агентом или просто свободным человеком, которому волей случая выпало носить имя Иуда Штерн?
Тринадцатью годами позднее, в день освобождения, в день победы над фашизмом, – а мы у себя, по другую сторону, всегда будем говорить «День Победы» и иметь в виду 9 мая, – так вот, 8 мая моему отцу исполнилось тринадцать, и будь он еще правоверным иудеем, в этот день у него была бы бар-мицва, праздник религиозного совершеннолетия, принятия на себя долга, как раз в день победы над фашизмом, но он само слово «бар-мицва», как и его смысл, узнает и поймет лишь сорок лет спустя.
