Словечко «мешугге» – единственное еврейское слово, которое сохранилось в нашем семействе. Может, сумасшествие и есть моя последняя связь с еврейством?
Страх, что детям придется расплачиваться за покушение, совершенное его братом, превратил моего деда Семена в самого молчаливого человека послевоенной поры. В чем состоит его работа, мой отец точно не знал. Все, что мой отец знал о своем отце, брате Иуды Штерна, это то, что тот работал в «органах», как тогда для краткости называли службу госбезопасности, сперва в «управлении», потом в «снабжении». В 1937 году он совершил невозможное, он уволился из «органов», после того как на стол ему легло дело шурина, брата его жены Ривки, который руководил заводом реактивных двигателей в Харькове. Или его только как свидетеля привлекли? Положение было безвыходное. Вздумай Семен оправдывать родственника, его бы самого обвинили в семейном сговоре, осуди он его – решили бы, что он настолько погряз в преступных умыслах, что даже родственником готов пожертвовать, лишь бы свою вину смягчить или загладить. Он уволился – и его не тронули. Может, Семену покровительствовал какой-нибудь партийный функционер высокого ранга? Но большинство из них выкосили вместе с подчиненными, так что вообще необъяснимо, почему моего деда не расстреляли, разве что по чистой случайности, ведь имелось целых три причины его расстрелять: он был братом государственного преступника, зятем врага народа и к тому же уволился из органов.
Семен боялся за своих детей, и своих детей боялся тоже, и этот страх висел над моим отцом, мягким, кротким человеком, как дамоклов меч.
6 июня 1918 года, когда смертельные выстрелы сразили германского посла, графа Мирбаха, тоже была суббота.
«Кёльнише Цайтунг», 9 марта 1932
Мой двоюродный дедушка метил точнехонько в солнечное сплетение эпохи. Ибо он, советский злоумышленник по имени Иуда Штерн, стрелял в Москве в немецкого дипломата за неделю до рейхспрезидентских выборов в Германии. Это был последний год перед Гитлером в Германии и уже не первый год голодомора в Советском Союзе, двух странах, которые, словно сговорившись, наперегонки устремились навстречу безумию. Вот тут-то мой Штерн и пальнул.
Он стрелял, словно намереваясь добиться даже большего, чем убийцы германского посла графа фон Мирбаха в Москве в 1918-м, – как же давно, но тогда, в начале тридцатых, память об этом покушении была еще свежа, ведь те выстрелы привели к разрыву отношений между двумя странами. Да и Первая мировая война тоже началась с покушения.
