Кажется Эстер | страница 63



, чужая и вместе с тем такая же, как я, и я подумала – с такими людьми Польша и вправду еще не пропала. Именно она, Аня, показала мне еврейские буквы на каменных мостовых Калиша.

Люди вокруг куда-то торопились, все еще сеялся мелкий дождь, и казалось, никому невдомек, что некоторые улицы Калиша вымощены могильными плитами старого еврейского кладбища. Еще во время войны, когда в Калише уже не осталось евреев, мацевы, еврейские надгробия, с кладбища стали убирать, распиливать их на аккуратные квадратные бруски и мостить ими улицы, оборотной стороной вверх, чтобы прохожий, ступая по этим камням, не видел еврейских букв. Это была система уничтожения с удвоенной, утроенной, с многократной гарантией. Как бы там ни было, знает человек или нет, но каждый, кто проходит по улицам Калиша, попирает ногами могильные плиты.



Несколько лет назад в городе принялись прокладывать новые коммуникации, брусчатку пришлось разобрать, а потом мостить заново, но на сей раз никто уже особо не следил, какой стороной укладывать камни, и кое-где еврейские буквы снова увидели свет. Пани Аня показала мне несколько, остальные я уже пыталась отыскать сама. Приходилось пережидать автомобили, буквы виднелись только на проезжей части. Я обнаруживала две или три, потом метров двадцать ничего, потом снова брусок с буквами, метра через три еще один, это уж как повезет, азартная игра на счастье, правила которой никем не установлены и каждый волен определять сам, мемори для взрослых, кому мемори, а кому ходилка, только вот никто со мной играть не желает, никто не замечает этих букв. Меня так заворожили эти буквы, что я уже не слышала автомобильных гудков, только песню у себя в голове: «Hey, Jude, – звенело во мне, – and any time you feel the pain, hey, Jude, refrain»[39]. Я шла от дома к дому, от камня к камню, здесь жил кто-то из моих, вон там кино, а там типография, вот буква, моросило, я собирала, складывала в копилку, вот еще и еще, я занималась весьма сомнительной реституцией исчезнувшего, того, что я не могу ни удержать, ни сохранить, ни истолковать, даже профессии наборщика, «собирателя букв», столь подходящей, если оно и вправду так, для глухонемых, и той больше не существует.

Но я не хотела, чтобы люди, гуляя по городу, впадали в скорбь на этом незримом погосте безвестных соседей, которых уже нет на свете. Я не хотела, чтобы жители Калиша, снимая со счета деньги там, где прежде стояла синагога, а ныне взгромоздилось здание банка, думали при этом о каких-то совсем чужих мертвых, будто задолжали им проценты за свою жизнь.