Кажется Эстер | страница 54



, до чего же здесь холодно, и мне бы даже играть не пришлось, я бы запросто могла быть каждой, только лучше не надо, никогда бы я так не поступила, не преступила бы никогда, нет, лучше уж вообще ничего не делать, я ведь тоже прячусь промеж других, вернее, нет, скорее напоказ выставляюсь, шоу устраиваю, да, шоу, я не говорила шоа[28], нет, это ты сказала шоа, ты или я, или – или, не знаю, была ли я хоть когда-то среди своих и кто они, это мои «свои», все эти руины вокруг и внутри нас, и эта перепрыжка языков, которую я затеваю, лишь бы жить по обе стороны, переживая в себе свое «я» и «не-я», ишь чего захотела, я, мол, другая, но я не прячусь, тепло, теплее, совсем жарко, шоа, хотя, вообще-то, я бояка, пусть и выставилась напоказ, холодно, совсем холодно, но я могу притвориться, но я но я но я, чудное какое-то слово, для лова, какой лов, улов, словно я все-таки своя, отношусь к кому-то, к семье, к языку, и иной раз оно даже так и выглядит, словно так оно и есть на самом деле, я не могу спрятаться, и все это по-немецки, этот язык, мой приклеенный член, по-немецки женского, по-русски мужского рода, с этой-то сменой-переменой что мне делать? могу приклеить на себя, как ты, катажина, могу забраться на стол и выставить напоказ, смотрите, смотрите все, вон что у меня есть! вот тут, внизу, о мой немецкий! и я потею, я вся взмокла со своей приклеенной к языку немецкой речью…

Life Records[29]

Имена, даты и три места: рождения, нахождения в годы войны, смерти, больше ничего. На экране свидетельства о смерти Зигмунда Кржевина и его жены Хелы Кржевиной-Хаммер. Калиш – Варшава – Люблин, Калиш – Варшава – Треблинка. Эти двое – последние из нашей польской родни, о ком моя киевская семья худо-бедно еще что-то помнит.

Слово Death[30], эта заигранная пластинка студии Death Records[31], настолько завораживала меня своей непререкаемой окончательностью, что я проглядела, не заметила внизу словечко Testimony[32]. Если в Яд Вашем имеется свидетельство о смерти, значит, были и свидетели, значит, кто-то все-таки остался в живых и, зная о погибших, сообщил имена, даты, места. Мне потребовались месяцы, чтобы опустить наконец взгляд, оторвать его от смертельных строчек вверху и перевести на эти строчки жизни внизу. Там значились имя, адрес и слово «племянница». Мира Киммельман, Ок-Ридж, ТН, США, 1992. Трудно рассчитывать, что эта женщина еще жива, но стоило мне забить в компьютер «Мира Киммельман, Ок-Ридж», на меня обрушился целый вал информации, эта Мира, выжившая в Холокосте, была известна далеко за пределами своего штата Теннеси, и если она еще жива, ей должно быть 87 лет. Мира – племянница Хелы Кржевиной, которая тогда вместе с мужем Зигмундом приезжала к нам в Киев. Моего прадеда и мою прабабку, родителей Зигмунда, Мира, очевидно, не знала, эта графа в записи Яд Вашем была пуста.