Кажется Эстер | страница 125

Женщины, дети, старики, венгерские солдаты, что сражались на стороне немцев под Сталинградом, университетские профессора, адвокаты, всё никак не кончавшаяся колонна евреев, как написал священник из Гунзкирхена, словно это было в их власти – положить этой колонне конец. Некоторые шли пешком от самой Венгрии, в сопровождении жандармов, и на марш это было очень мало похоже.

В архиве я разыскала отчеты австрийских чиновников, рапорты американцев, обнаруживших неизвестный лагерь в лесу, и собрание материалов одного историка из Линца. Спустя 25 лет он сам прошел весь путь того марша, опрашивая всех, кого встречал по дороге: крестьян, священников, взрослых, которые тогда были еще детьми, – он описывает церкви, витки дороги, кладбища. Рассказывает о крестьянах, которые видели этих бредущих мимо умирающих людей, помогать им, даже смотреть на них было запрещено, тогда как раз сажали картошку, и крестьяне украдкой подбрасывали на дорогу съестное или засовывали в щели ограды, евреи были до луковиц особенно охочи, вспоминает одна крестьянка, в руку-то я им не могла сунуть, так я бросала, но один из конвоиров мне сказал, что меня саму может расстрелять, одна из местных девушек донесла на евреев, которые спрятались на кладбище, другая удивлялась, зачем тех, кто уже не в силах идти, не только расстреливали, но и просто забивали, когда кругом такая красота; мужчина, которому приказали на подводе подбирать трупы, называл цифры; женщины и дети и снова женщины и дети, которые на все это смотрели, а одна женщина рассказала, что после прохода колонны на деревьях ни листочка не оставалось; и тут мне вспомнились сливы и молодой конвоир-немец, который рвал сливы для евреев, только дело-то было в апреле, нужно бы знать, не было никаких слив и добрых дел никаких, маленький мальчик пытался нести своего обессилевшего папу, вот только конца у этих рассказов часто нет, всех выстрелов крестьяне не слышали, а я все читала и читала, покуда они не пришли именно туда, где уже был мой дедушка, в Гунзкирхен. Я пыталась представить, как он отнесся к этим новоприбывшим и что происходило после, но мне не удалось, а потом я еще читала переводы с венгерского, нам все-таки досталось хорошее место, дядюшка Геза его отвоевал, покуда не поняла, что и этого уже не могу, мой душевный накопитель был переполнен трупами в лесу, и я просто начала копировать эти машинописные страницы, как известно, для того и нужна вся эта оргтехника, чтобы скомпенсировать нашу неспособность, а вернее, чтобы расширить наши способности, и я копировала как одержимая, словно могу этим копированием продлить, а то и размножить чью-то жизнь, я уже не смотрела на эти листы, там были нарисованные планы, явно предназначенные не для меня, лишь коротко на них глянув, я точно знала, что никогда больше на это не посмотрю, но они мне нужны! – и я нажимала на кнопку, производя таким образом новые килограммы ужасов, однако этот множительный процесс привнес с собой нечто, для чего нам и нужна оргтехника, я нажимала на кнопку, словно могу таким образом кого-то спасти, я копировала все подряд, чувствуя, как с каждым нажатием, чем больше Гунзкирхена я копирую, ширится, раздается вдаль и вглубь мое будущее в виду этого моего ширящегося взгляда, быть может, вовсе даже мне не дозволенного, и я копировала снова и снова, без остановки, пока смутно не почувствовала, что опять спутала ксерокс и серость, которая неумолимой мглой все плотнее ложилась и на эти страницы и погружала в небытие чаемое мною спасение техникой.