Когда я познакомилась с дедушкой, он был худощав, высок ростом, с тонкими чертами лица и ясными голубыми глазами, он выглядел скорее благородным немецким старцем, как я таковых тогда себе представляла, нежели советским пенсионером, бывшим сельхозработником. Он лишь изредка говорил «да» или «хорошо», и мне казалось, будто у него акцент, настолько непривычно, чуждо звучали эти слова в его устах. И вообще это было странное чувство – в двенадцать лет обзавестись дедушкой, словно он родился после меня.
Его улыбка была как бы печатью его молчания. Ни тебе рассказов о войне, ни слова о прошлом, о пережитом, никаких «да, бывали времена». Сегодня мне кажется странным, почему мы его ни о чем не расспрашивали, мы, дети семидесятых годов, упоенные духом этой войны, которая стала для нас важнейшим прологом всемирной истории, всецело завладев воспитанием чувств, – любовь и утрата, дружба и предательство, мы всё черпали из неиссякаемого источника этой войны.
9 мая, в День Победы, мы, стайка девчонок, впятером стояли перед станцией метро и поздравляли ветеранов. Они тысячами шли мимо нас, возвращаясь по домам, к себе в спальные районы, с праздничного военного парада в центре города. Мы копили мелочь, которую родители давали нам на пирожные и мороженое, месяцами откладывали каждую копейку и купили теперь сотни открыток и цветов. 9 мая нарциссы шли всего по три копейки за штуку, тюльпаны – по пять.
Мы писали эти открытки после школы, часами. Дорогой ветеран! Поздравляем Вас с этим светлым днем! Завидев пожилого мужчину, но часто и женщину с медалями на груди, мы мчались навстречу и совали в руки эту открытку и цветок, чтобы не на официальных торжествах перед памятниками, не в школе, куда ветераны приходили к нам рассказывать свои истории, – нет, прямо тут, возле станции метро, рядом с отелем «Турист». Самым поразительным была именно добровольность. Мы делали именно то, чего требовали от нас наши школьные идеологи, мы чтили ветеранов войны, но чтили, увильнув от принуждения, мы чтили их без разрешения и ощущали в этом что-то революционное. Никто нам не поручил, никто не подсказал эту идею и никто за нее не хвалил. В этом-то и было приключение. От всей души, от всего сердца мы поздравляли тех, кто нас спас, таково было официозное советское клише, которое ввиду столь смертоубийственной войны соответствовало истине. Кто посмеет нам сказать, что мы были инструментами советской военной пропаганды? Ветераны спрашивали, кто нас послал, они тоже чувствовали, что мы что-то нарушаем.
