Мирон Борисович Полякин был натурой тонкой или, как иногда говорят – «нервической», и как часто случается с подобными натурами, был подвержен перепадам настроения, а порой даже испытывал некоторую неуверенность в себе и излишнюю нервозность.
Как когда-то мне сказал превосходный московский скрипач Витольд Гертович: «Не волнуются только бездарности и нахалы, а талантливые люди как раз волнуются сверх всякой меры потому, что понимают ответственность и за свой исполнительский талант и за музыку, которую они исполняют». Дядя мне рассказал, что всё шло превосходно. Полякин совершенно гениально записал всё каденцию, а на «выходе» из каденции в пассажах, заключающих каденцию внезапно стал нервничать и волноваться, что называется «на пустом месте» – столько раз исполняя при публике многих стран мира этот Концерт, неожиданно раза два «промазал»; такие случайности иногда с ним происходили, но при публичном исполнении довольно редко. Он вообще был артистом публики, а не студии звукозаписи, когда он, кроме оркестра не чувствовал живого контакта с людьми – аудиторией. Объявили перерыв. Беда тех лет заключалась в том, что при малейших неточностях или при потере контакта между исполнителями и оркестром, приходилось переписывать всю сторону граммофонной пластинки. В домагнитофонную эру это создавало большие трудности. Существуют теперь сохранившиеся варианты записи Сонаты № 8 Бетховена для ф-но и скрипки в исполнении Рахманинова и Крейслера. И вот в нескольких вариантах начала 1-й части Сонаты, Рахманинов «схватывал» неправильные, случайные ноты. Он также всегда очень нервничал при звукозаписи на пластинки. В тот день записи Концерта Глазунова Орлов, умевший успокаивающе воздействовать на людей, сумел успокоить Полякина, и они блестяще завершили запись всего сочинения.
Через много лет, когда я уже был аспирантом консерватории, мы прослушали запись этого Концерта в исполнении Яши Хейфеца. Конечно, как и все его записи, этот Концерт записан технически совершенно безупречно точно и идеально, но… в его исполнении не было именно той божественной искры, которая была свойственна только Полякину в исполнении этого сочинения; только он делал эту музыку гораздо более глубокой и значительной, чем она была на самом деле. Это и есть истинное чудо интерпретации! Конечно, Хейфец являлся, да и по сей день остаётся гениальным исполнителем концертов Брамса, Чайковского, Мендельсона, Венявского, Сюиты Синдинга, сочинений Франка, Дебюсси и многих других композиторов, но Глазунов, казалось, оставлял его самого в какой-то мере достаточно «холодным».
