Даль таким образом слышит о событии лишь на другой день, через сутки почти, слышит не от близких Пушкину людей, которых и сам почитает близкими, слышит от литератора Башуцкого, с Пушкиным почти и не связанного. У постели поэта, у дивана в кабинете, собрались Жуковский, Плетнев, Одоевский, за Далем не посылают, сообщить ему не посылают. Даль не считается близким Пушкину человеком — просто добрый знакомый. Вот генерал Василий Алексеевич Перовский, Далее начальник (они с Пушкиным на «ты»), вечером накануне дуэли сидел у княгини Вяземской и проведал о предстоящем поединке («княгиня и ее собеседники не знали, как им быть», — замечает мемуарист), но тоже не спешит сообщить доверенному своему помощнику Далю о случившемся: тоже, наверно, убежден, что сам он куда ближе Пушкину, чем Даль, хотя навещает в столице не только друзей поэта — запросто, желанным гостем проводит время в домах, куда слетаются дружки Дантеса.
Оренбургский военный губернатор и его чиновник особых поручений прибыли в Петербург по служебным делам в первой половине декабря 1836 года. В последний раз Даль вблизи Пушкина живет месяца полтора; в эти полтора месяца Пушкин с Далем не раз встречаются, конечно. Пушкин жадно знакомится с собранием Даля, сильно пополнившимся в оренбургские годы. Наверно, впечатление последних встреч более всего выскажется в исполненных чувства и содержания строках «Напутного» к Словарю: «А как Пушкин ценил народную речь нашу, с каким жаром и усладою он к ней прислушивался, как одно только кипучее нетерпение заставляло его в то же время прерывать созерцания свои шумным взрывом одобрений и острых замечаний и сравнений — я не раз бывал свидетелем».
Историк Бартенев записывает со слов Даля: «За несколько дней до своей кончины Пушкин пришел к Далю и, указывая на свой только что сшитый сюртук, сказал: «Эту выползину я теперь не скоро сброшу». Выползиною называется кожа, которую меняют на себе змеи, и Пушкин хотел сказать, что этого сюртука надолго ему станет. Он действительно не снял этого сюртука, а его спороли с него 27 января 1837 года, чтобы облегчить смертельную муку от раны».
Тут не одно то важно и дорого, что встречаются: Пушкин сам к Далю приходит — вот что еще дорого и важно.
Слова Пушкина становятся до конца понятны, когда обратимся еще к одному сохранившемуся свидетельству: писатель Мельников-Печерский, тоже, конечно, со слов Даля, раздвигает рамки встречи, указывает на предыдущую: «Незадолго до смерти Пушкин услыхал от Даля, что шкурка, которую ежегодно сбрасывают с себя змеи, называется по-русски —
