– Но ведь красота, а, пан доктор? – говорил Жедзян. – Гладкие такие. Самому хочется их причесать. Уж не знаю, за кем он собирается ухлестывать, деревенские ему косой яйца отрежут. Но если ему взгрустнется, достаточно вспомнить, что там, у него под носом…
– И над губой, – вставлял Крайняк.
– И там и там, доктор, подумать только. Вот почему он всегда улыбается. Для нас тут сущий ад, а у этого вечное блаженство.
Они рассказывали истории. У маленького госпиталя, подумал Люциуш, уже сложилась своя мифология. Легенда о найденыше, о первой чуме, об исходе Десятого и Седьмого корпуса, о великом нашествии солдат с равнин. С благоговейным страхом говорили они о сумасшедшей круговерти зимних бурь, о стае волков, которая напала в декабре на русский фронт, об австрийском драгуне, который вернулся к жизни после того, как пролежал два дня замороженным посреди реки.
Загадка консервированной колбасы. Тушеный сапог. Зимний велосипедист. Сыпуха у чеха. Венгерский отряд, который смог убедить своего австрийского командира, будто порнографический роман – экземпляр катехизиса, так что им разрешили его читать в любое время. Искандар неизвестной армии. Так называемый бордель Ужокского перевала. Человек, который исчез. Что сделала с Шотмюллером жена, когда увидела, что он привез из Перемышля. Чудо неразорвавшегося снаряда.
А когда рядом не было Маргареты – Маргарета и Гусар-сквернослов. Маргарета и «французская» открытка. Маргарета и почти здоровый словенец, который не мыл за собой посуду.
Потом, когда они поняли, что Люциуш останется с ними и ему можно доверить секрет, ему рассказали историю о Жмудовском и русских марках.
Это случилось на русское Рождество.
Уже несколько недель фронт был совсем близко, через долину, у Быстрицы; по ночам они видели сполохи артиллерийского огня. Шли тяжелые бои. Церковь была переполнена, горные перевалы засыпало, отрезая пути эвакуации. Жмудовский работал на перевязочном пункте в Быстрице. Несколько дней до этого на фронте было затишье, и разведчики заметили что-то вроде эскорта, продвигающегося по долине; возникли слухи, что один из русских начальников уезжает на праздники, и тут утром в сочельник на вражеских позициях возникла одинокая фигура, бредущая по пастбищу с высоко поднятой белой тряпкой в руках.
Они позволили ему приблизиться. Это был худой человек со всклокоченной бородой, запавшими от усталости глазами, в слишком легкой одежде. Он немного говорил по-польски, а один из поляков немного говорил по-русски. У русского не было оружия, только фляга с русской водкой. Рука дружбы, сказал он, в честь Рождества, приглашение солдатам, расквартированным в Быстрице, прийти и выпить вместе. Их капитан отошел в оккупированную Надворную, чтоб справить Рождество с офицерами гарнизона, а за него остался старший лейтенант, и он устал драться.
