Они повели его вниз по склону холма, в долину, – двое по бокам, один, напоминавший о себе периодическими тычками дула в спину, – сзади. Путь пролегал по грязи, и Люциуш то и дело спотыкался. Время от времени он слышал, как они переговариваются по-русински, но то, что удавалось понять, не особо помогало: утро, капитан, мешок. Он предположил, что это солдаты украинских частей, ушедшие в горы, после того как польские войска вытеснили их из долин. Они уже должны были найти револьвер, горсть монет, карту и, если разбирали по-польски, должны были прочитать письмо генерала. Люциуш Кшелевский, друг Польши. Теперь объяснение, что он доктор, возвращающийся в деревню, покажется совершенно неправдоподобным. Только идиот такому поверит. Если ему вообще дадут открыть рот.
У него скрутило живот, и он на мгновение обеспокоился, что наложит в штаны, как бесчисленные его пациенты; этот негигиеничный факт в учебниках не упоминали. Но позыв отступил; обошлось. Он почувствовал, что кровь прилила к лицу, и чихнул в пыльную темницу своего мешка.
Тропа выровнялась. Они вышли из леса. Сквозь ткань Люциуш смутно различал гряду низких домиков. Теперь он чувствовал солнечное тепло, вдыхал затхлый запах гумна и курятника. Детские голоса, звук еще чьих-то шагов по дороге. Это его немного успокоило. Не станут же они расстреливать его на глазах у детей? Его конвоиры свернули с дороги, немного поднялись по склону, остановились. Скрипнула дверь. Они вошли в темную комнату. Запах стойла, льна, навоза. Его посадили на табуретку. Веревку на шее развязали, камень вынули, но мешок оставили. Из-за камня он прикусил губу и теперь слизывал соленую кровь.
Полузабытое воспоминание – металлическое устройство во рту, язык в крови.
Ему связали ноги.
Теперь они обращались к нему, но он по-прежнему не понимал. Ствол пистолета переместился от шеи к затылку. Люциуш понимал, что должен что-то сказать. Он попытался вспомнить обрывки русинского. Я врач. Работал здесь в войну.
– Поляк? – спросил солдат.
Смотря кого спрашивать, подумал он. По имени да, а по документам нет. Он рискнул:
– Австриец.
Тишина. Шепот. Дверь отворилась, и кто-то вышел.
Теперь он смутно различал обстановку хижины. У двери сидел часовой, на стене над ним висели крестьянские орудия. Люциуш подумал, что их можно использовать для побега, но понимал, что это безумная фантазия. Скорее всего, он и с одним-то охранником вряд ли справился бы, даже без мешка на голове. Голод и жажда давали о себе знать все сильнее. «Вода», – сказал он по-русински, но стражник не отозвался.
