Уж наверное, оно имеет какой-то вес, как и подпись генерала. Но там не было ни слова о жене.
– Позвольте, я объясню.
Но молодой человек не обращал на него никакого внимания.
– Я жду, пани.
Она гневно взглянула на него:
– Я этого так не оставлю. Я родилась в Польше. Мой брат отдал жизнь за Польшу, мой муж чуть не погиб. Мой сын впитал любовь к Польше с моим молоком…
– Прекрасно. Вы расскажете все это моему капитану. – Он сделал паузу. – Пойдемте.
– Я пойду, – сказал Люциуш громче.
– Вы останетесь здесь, – сказал проверяющий, все больше сердясь. – Побудете с ребенком, а эта патриотка пойдет со мной.
Аделаида посмотрела на него. Оба понимали, что если она не передаст ему Павла, они рискуют окончательно выдать себя. Она наклонилась и прошептала что-то, чего Люциуш не услышал. Потом: «Побудь с папой, я скоро вернусь».
Но как только она отстранилась, Павел начал яростно хвататься за нее, за руку, за волосы, за блузку. Ей пришлось отдирать его от себя. Он успел ухватиться за палец, а потом снова за волосы и испустил громкий вопль.
– Пожалуйста, – сказала она Люциушу, который встал, чтобы помочь. Но мальчик, несмотря на болезнь, сопротивлялся так неистово, что понадобилось еще несколько попыток, чтобы оторвать его от Аделаиды.
«Ш-ш-ш», – зашептал Люциуш, но вопли стали еще громче. Он старался удержать мальчика, и наконец ему удалось устроить его у себя на руках. Ему пришло в голову, что он никогда в жизни не держал ребенка – не так чтобы просто дотронуться, а держать на руках. Это казалось странным. Наверняка же был какой-нибудь кузен, племянник, когда-нибудь давно. Но сила маленьких рук и ног оказалась совершенно неожиданной. И лихорадка была такая, какую он никогда не ощущал у своих пациентов, сухой, обжигающий жар, проникающий сквозь легкую ткань рубашки. И все-таки Павел продолжал выворачиваться из рук, стремясь к матери. «Ш-ш-ш», – снова прошептал Люциуш.
Он чувствовал на себе взгляды попутчиков. Что бы сделал настоящий отец?
Краснуха, скарлатина, корь, инфлюэнца…
– Ш-ш-ш, – шептал он, касаясь губами горячей детской головы.
– Пошли, – сказал солдат.
И снова Аделаида взглянула на Люциуша, в глазах ее было отчаянье. Он внезапно почувствовал такую глубину потери, о существовании которой не знал раньше. Он поднял глаза:
– У меня в ранце… Письмо…
Но солдат положил руку на кобуру:
– Вы хотите, чтобы ваш сын увидел, как я делаю его сиротой, пани?
Она встала.
– Быстро!
Она шагнула к двери. Жизнь покидала ее, кожа словно сделалась зеленоватой, на мгновение Люциуш решил, что она сейчас упадет. Она снова повернулась.
