Он внимательно осмотрел полку со странным чувством, что знакомится с пациентами, для которых сделаны эти протезы, – Кляйн, Лукач, Молнар, Экк.
– Нет-нет, не помешает. Хорошо, что такое делают.
– Да, доктор, хорошо. У многих есть жены, которые не в силах на них смотреть. И детишки орут, когда видят отцов. Нам очень повезло, что у нас есть маски. Когда пациенты выпишутся, на улице от них не станут шарахаться.
Люциуш ждал, что она продолжит, но она молчала. На секунду он пожалел, что она заговорила об этом, – он был готов к встрече с пациентами, а с их семьями – нет. В Лемновицах можно было заботиться только о пациентах, не воображая тех взволнованных родственников и друзей, что ждали их дома. Теперь это упущение казалось почти немыслимым. Что он себе воображал? Что они явились из незаселенных миров? Словно у него вовсе не было сострадания; тот врач, которым он недавно был, казался каким-то мальчишкой.
Он поблагодарил сестру, и она ушла, оставив его с аккуратно сложенным армейским одеялом, чья грубая поверхность и кисловатый запах казались знакомыми. Как одеяло из Лемновиц, на котором он лежал с Маргаретой в то утро у реки. Он накрылся им, не снимая сапог. Люциуш тревожился, что не заснет, что мысли о Хорвате снова застигнут его, но он и моргнуть не успел, а та же сестра явилась и сказала, что уже шесть и Циммер его ждет. И только тогда, быстро шагая ей вслед по мраморному полу коридора под потолком, разрисованным херувимами и облаками бурно цветущей сирени, он вдруг понял, что ему ничего не снилось.
В последующие месяцы он находил прибежище в объятиях Медицины.
День его начинался в шесть утра с обходов; в десять пациентов выводили в дворцовые сады для оздоровительных упражнений. В полдень обедали. В два наступало свободное время – карты, музыка. Маршевый ансамбль для одноруких, настольный теннис для одноногих, театральный кружок для тех, кто восстанавливал речь. В четыре пациенты мылись. В шесть снова ели. В семь те, кто был достаточно здоров, помогали с уборкой отделения. В восемь сестры гасили свет.
Он почти не покидал госпиталь, спал на походной кровати в библиотеке, зачастую ел с пациентами. Это были тихие трапезы, не то что в Лемновицах, где еда сопровождалась песнями и шнапсом, но все равно они объединяли присутствующих. А иногда он просто украдкой откусывал от польской колбасы, которую держал в кармане пальто.
Работал он, как правило, один. Не прошло и недели, как Циммер, которого больше всего интересовал кабинет с сокровищами герцогини на третьем этаже дворца, возложил на Люциуша все клинические обязанности.
