Но ответ так и не приходил, и впервые за все время их дружбы он стал писать про что-то кроме медицины – про городскую тьму, про одиночество, про сны, которые догнали его дома.
Теперь я с каждым днем все больше чувствую себя так, как некоторые из моих солдат, которые, казалось, навечно застряли в своей нескончаемой зиме. Я думал, что возвращение с фронта поможет. Так нам объясняли: сны про сражения отступают, когда опасность сражения уходит. Но это не так. Если только речь не о сражении, которого я пока не постиг.
Он разыскал дом Фейермана в Леопольдштадте, на другом берегу Дунайского канала.
Несмотря на их многолетнюю дружбу, здесь он оказался впервые. Дверь открыл старик, крошечный человек с мягким голосом и тяжелой бородой восточноевропейского еврея, с непокрытой, впрочем, головой и в обычным пиджаке из голубовато-серой ткани. Единственная комнатка была больше похожа на лагучу старьевщика, чем на портняжную мастерскую, и Люциуш поначалу не мог поверить, что это отец его друга. Но в разговоре тот закрывал глаза так же, как Фейерман, и, как Фейерман, подчеркивал каждую фразу движениями длинных красивых пальцев.
Старик предложил Люциушу присесть. У стула не было спинки – видимо, ею пожертвовали, чтобы согреться. Это был единственный стул, и Люциуш было отказался, но старик настаивал. Он вскипятил чайник над очагом. Потом, сев на груду мешков, Мозес Фейерман сказал, что в последний раз получал весточку от сына в августе, когда того перевели в полевой госпиталь полка в Доломитовых Альпах.
– Но он писал, что он в Гориции, в полковом госпитале, – возразил Люциуш.
– Да. Но он говорил, что устал быть помощником. Что с ним обращаются как со студентом, дают ему душевнобольных, не подпускают к операциям. Я думаю, он вам завидовал. Всем вашим обязанностям. – Когда он открыл глаза, в них стояли слезы, и Люциуш подумал, насколько немыслимо было бы для его родителей знать о сыне такие вещи.
Пожалуй, отцу Фейермана можно рассказать про Хорвата, подумал Люциуш.
Но мысль мелькнула и ушла. За пустыми столами виднелась потухшая керосиновая лампа, а за ней – кровать, несколько досок, накрытых покрывалами, пара подушек, а еще дальше – стопка книг, старые издания учебников по анатомии и физиологии, которые он покупал для друга. «Одалживал» – Фейерман не соглашался на благотворительность, хотя Люциуш совершенно не рассчитывал получить их обратно. Выше лежали тетради, которые Фейерман заполнял, сидя рядом с ним. Ему страшно захотелось их пролистать, но так не поступают с вещами живого человека, поэтому он отвел взгляд.
