Иногда, торопливо двигаясь по дергающимся вагонам, Люциуш мельком видел далекие южные горы. Но в движении, к счастью, на то, чтобы предаться воспоминаниям, времени почти не бывало. Вокруг царил хаос; он занимался теми, кто кричал громче всех или успевал ухватить его за халат. Многим пациентам в полевых условиях успевали оказать лишь самую необходимую помощь; кости не были вправлены, временные шины никто не трогал по нескольку дней. В Лемновицах Маргарета научила его не усердствовать с ампутациями; теперь он не задумываясь удалял переломанные суставы, лишь бы солдаты не мучились при каждом движении. Иногда это на медицину-то не было похоже. Он чувствовал себя мясником – взрезателем плоти, пильщиком костей.
Завершая ампутации, он приказывал медсестрам отнести конечности в отдельный вагон, где – объяснял он солдатам – их кремируют в соответствии с официальным протоколом. Но никакого протокола не было, как и отдельного вагона для конечностей. Даже для мертвецов вагона не было. Около станций они передавали тела местным властям, а если передавать было некому – просто закапывали их возле путей.
Таков был первый человек. Второй кое-что понял, как только ему сообщили новое назначение: поезда – это передвижение, передвижение – это новые станции, новые церкви, новые воинские части, новые госпитали, где он сможет искать Маргарету.
Он начал поиски на первой же остановке, в гарнизонном госпитале возле Перемышля. Сквозь переполненные палаты он добрался до старшей сестры, рассказал ей про эвакуацию, описал Маргарету и спросил, не встречала ли она кого-нибудь похожего. Высокая женщина с веснушчатыми щеками и рыжими прядями, которые выбивались из-под накрахмаленного чепца, была непривычна к таким вопросам и смотрела на него с любопытством. Да, тут все время появляются и исчезают разные люди, сказала она, но никого такого она не помнит, хотя, конечно, он может спросить у других сестер. Он спросил. Никто из них ее тоже не видел, как и сестры из 113-го гарнизонного госпиталя в Тарнуве, и сестры милосердия в госпитале для армейских офицеров в Жешуве, и в госпитале Красного Креста в Ярославе…
Но это его не останавливало. В конце июля, когда русское наступление под командованием генерала Брусилова прокатилось по горам, Люциуш был в Брюнне, далеко за линией фронта, и обыскивал широкие палаты госпитальных павильонов, раскинувшихся среди кукурузных полей. К этому времени он расспрашивал уже не только про Маргарету, но и про Жмудовского, про Крайняка, даже про Шварца с карманами, полными окаменелостей, и про тех тридцать-сорок пациентов, которых он мог вспомнить по своим последним дням в церкви. Безумие, конечно: на Восточном фронте сражались сотни тысяч – некоторые утверждали, что миллионы, – солдат, а он искал человека с обычной фамилией вроде Шварца. Все равно это его не останавливало; Лемновицы находились теперь за линией фронта, и выбора у него не было. Время от времени ему казалось, что его место среди бесконечных толп женщин в платках, которые толклись по станциям с подписанными снимками своих сыновей и спрашивали у любого, кто встречался с ними взглядом, не довелось ли им видеть их Франца, их Давида. Как три старые крестьянки на станции Надьбочко. Быстро же он позабыл про их вахту! Но теперь он понимал, что такое – жить надеждой на следующую станцию.
