Только теперь он остановился, чтобы отдышаться, согнулся, упер ладони в колени.
Так вот что такое война, подумал он. На протяжении двух лет, в Лемновицах, он считал, что знает ее, – но все это были лишь ее раны, ее шрамы, ее следы. Не война как таковая.
Люциуш вдруг резко выпрямился. Лемновицы. Он должен добраться до Лемновиц, до Маргареты, прежде чем дотуда доберется война.
Пункт связи был устроен в деревенском доме, десятки проводов тянулись вдоль потолка к набору радиоаппаратов. В глубине нервно ходил туда-сюда человек в высоких сапогах. На нем была фуражка и меховой кивер, украшенный богатым плюмажем и серебристым черепом. Капитан. Он быстро оглядел Люциуша с видом не столько пораженным, сколько раздраженным: как у такого перемазанного человека хватило духу войти к нему в штаб.
Люциуш отдал честь:
– Лейтенант медицинской службы Кшелевский, господин капитан. Австрийская Четырнадцатая армия. Из полевого госпиталя в Лемновицах.
Капитан вгляделся в форму военного медика, в кровь и грязь.
– Где-где? – Череп над его лбом бесстрастно взирал на Люциуша.
– Лемновицы, капитан.
– Впервые слышу.
– Это полевой госпиталь, капитан. К югу от Надворной.
– Господи боже, лейтенант. – Капитан присвистнул. – Здесь-то вы как оказались?
Люциуш подумал о своем походе через холмы, потом о Маргарете у реки, потом о Хорвате, о своих зимних ампутациях, о церкви, о гусаре, который вел его через метель. Потом Надьбочко. Дебрецен. Будапешт. Вена. С какого момента рассказывать?
– Простите, господин капитан. Здесь – это где?
– Здесь-то? Да это вонючая русинская дыра, которая и сифилитику для сортира не сгодится, а Вена почему-то считает, что ее надо защищать.
Не совсем те сведения, которые были нужны Люциушу. Но капитан не дал ему возможности задать еще какие-нибудь вопросы – он обернулся к адъютанту, который услужливо возник рядом.
– Проводите доктора в полевой штаб. Я думаю, там такие люди могут понадобиться.
Они двинулись по дороге. Туман отступал, обнажая пейзаж из хуторов и неглубоких долин; пятна зелени, желтизны и бурого цвета. Вдали, как одеяла, расстилались маленькие черные прямоугольники, при более внимательном взгляде становилось ясно, что это наступающие русские части. Казалось невозможным, что они уже видны, а он вот, идет себе. Как крошечные полки́ на отцовских картинах, ожившие почтовые марки, едущие по полям, где спокойно работают крестьяне. Но здесь селяне выглядели не столь безразличными. Дороги были заполнены людьми – некоторые шли группами, некоторые поодиночке; все оставляли за спиной восходящее солнце. Они несли узелки с вещами, детей, кур. Женщина на ходу кормила грудью ребенка, вокруг его рта плясал синий рой мух.
