Но Эрвена здесь не было.
— Эй, эй, всё хорошо, — незнакомец вскочил одновременно со мной, но от его почти ласкового прикосновения к моим плечам я чуть не закричала. — Никто не сделает тебе больно.
Сквозь прорвавшиеся слёзы я различила глаза незнакомца. Серые. И очень близко к моим. Я их уже видела, причём недавно…
— Я тебя не обижу, — тихо и раздельно повторил мой сосед по камере. Подождал, пока я справлюсь со всхлипами, и добавил: — Знаешь, в противном случае я был бы полным козлом.
— Ты… — слабо удивилась я. — Знаешь, четыре дня назад ты выглядел иначе.
— Знаю. С меня быстро синяки сходят. Присядь-ка, — солдат, отомстивший своему командиру, двинул меня к полу мягким, но настойчивым жестом. — Честно, стоять ты сейчас всё равно не сможешь, да и незачем. Как тебя зовут, дитё?
— Я не дитё!
— Конечно. Так как?
— Эльн.
— Очень приятно. Меня можешь называть Святошей.
— Как?..
— Святоша. Это единственное имя, которое у меня вообще осталось, так что пользуйся. Все равно скоро уже некого будет так называть. Лет-то тебе сколько?
— Девятнадцать…
— Да ладно?
— Не веришь?
— Ох, я бы тебе больше пятнадцати не дал, только без обид.
Он приложил тряпицу к моему виску, взял мою ослабшую руку и прижал её к лоскуту.
— Держи теперь сама, раз проснулась.
— Святоша… что они со мной сделали, когда я… — меня вдруг затошнило, и я не смогла закончить фразу.
— Ничего. Пока.
— Э… что значит — «пока»?
— Перед тем, как уйти чесать херы в другое место, они решили повесить на тебя кражу, чтоб зря камеру не занимала.
— Но им придётся меня выпустить?.. Я ничего не украла.
— Это ты знаешь. Я — ну, не то, чтобы моё слово здесь что-то значило, хе-хе. У тебя есть друзья в городе?
— Нет… — голова болела, и довольно сильно. Над каждым ответом приходилось думать подолгу.
— Совсем? Ни одного человека, кто давно знал бы тебя и мог подтвердить, что ты не воровка?
— Я первый раз здесь.
— Ты что, одна приехала?
— Да.
Молчание.
— Хм. Мне что-то не верится. Ты шла через горы зимой и одна?
— Да.
Кашель.
— Ладно, это неважно. Могу сказать вот что: если ты не привираешь из хвастовства, то твои дела плохи. Очень плохи.
— Почему это?
— Подумай сама. Никто тебя не знает. Никто до этого тебя в глаза не видел. И вот выходят бравые стражи и защитники, которые торчат здесь, как грибы, уже много лет, предъявляют суду тебя… и… ну, предположим, кошель, который ты у них украла. Ты говоришь, что ты этого не делала. Но они-то в один голос кричат, что ты это сделала, и их поддерживает вся казарма! И в конце концов ты сама поверишь, что украла этот грязный кошель, только почему-то об этом забыла.
