— Милай, я в кабинку сяду, там мягчей...
Длинный и широкий подол ее платья путался между ног, мешал слезать; Топорков подал руку, желая помочь: бабка близко увидела его лицо и, ошарашенная, шлепнулась толстым задом на пол кузова. Топорков нахмурился: все начинается так, как он ожидал: люди будут удивляться, кто сочувственно, а кто осуждающе думать: «Вот он, как с гуся вода... выкрутился». Топорков сжал зубы, в эту минуту он ненавидел испуганную бабку Нюру за ее страх, удивление — именно естественность происходящего больше всего и злобила его.
— Лешка, никак ты? — только и смогла промолвить бабка и заикала — часто, противно.
Топорков нагнул голову, чтобы не видеть бабкиной физиономии:
— Билет за вещи тоже возьми. Хватит бесплатно возить мешки!
— Возьму, Лешенька, вот те крест, возьму! — бабка задрыгала ногами, стараясь попасть на ступеньку лестницы; уже стоя на земле, она отвернулась, нырнула рукой в пазуху, достала платок с деньгами, зубами развязала узел и протянула две смятые рублевки. Рука у нее дрожала. Топорков отсчитал сорок копеек сдачи, оторвал билеты; он пожалел о своей вспышке — что со старой сделаешь! — миролюбиво сказал:
— Садись в кабину...
Бабка, прежде чем спрятать мелочь, тщательно пересчитала монеты.
— Обманул, что ль? — спросил Топорков. Ему стало весело.
— Обманул, обманул, — бабка совсем оправилась от неожиданной встречи; как обычно, когда ей досаждали чем-то, неодобрительно причмокивала, растягивала слова, и они выползали из ее рта скользкие и верткие:
— Вчерась в автобусе-то кондуктор подсунула старенькую денежку. Я когда-а спохватилась! — глянь, двугривенник до реформы деланный!
— Небось и ругалась здорово? — Топорков обошел машину: проверяя скаты, стучал по ним каблуком сапога: дорога дальняя, ну как сядет, если недоглядишь!
— Без толку это, — частила она, переваливаясь следом за шофером. — Поднабрала я мелочишки-то да сплавила в магазине старую денежку-то скопом...
— Ну хитра ты и скупердяйка к тому же!
Цепко и остервенело потащила бабка шофера от кабины. Куда только подевалась ее благость! Топорков споткнулся, ухватился за подножку:
— Ты что, сдурела?
— Я те сдурею, злодыга, я те гляделки повыцарапаю! Непокаянная твоя душа: промеж людей сморчком ползать должон, а туда ж — указывать!
Топорков сильно сжал кисти бабкиных рук, та скривилась и осеклась: перепугалась исступленного взора шофера. Он быстро пришел в себя, и не осталось зла на бабку — испытание началось: кто знает, чем все это кончится, что ожидает в дальнейшем и какие будут последствия. Но — надо, обязательно надо что-то делать, ибо ожидание еще хуже и горше. Перед законом он чист, а перед собой? — ведь любой людской суд ничто перед судом собственным, никуда от него не денешься. Приговор нужно выносить самому — ты и прокурор, и судья, и защитник, а зрителей хватит, бабка Нюра поспела первой.
