После каждого поворота улицы встречались — справа и слева — знакомые фасады домов, окна, заборы, хилые тоскливые ларьки и киоски по продаже овощей, мороженого, курева, книг, газет, продовольственные палатки, магазины: сколько же нужно человеку различных предметов...
Топорков размышлял об этом мимоходом, и отзвуки мыслей не давали окончательно успокоиться, забыть ту беду, те терзания и безысходность — владели они им и вчера, и позавчера, и много дней и ночей.
И когда он крутнул руль, сворачивая на Торговую площадь, уже твердо знал — все останется с ним.
На автобусной станции еще пусто. Топорков постучал в закрытое окошко диспетчерской. Недовольный женский голос изнутри пробурчал:
— Не громыхай! Рано еще!
— Это я, Топорков, с таксомотора...
Окошко открылось. Показалось заспанное лицо диспетчера. Она удивленно таращилась:
— Ты? Давненько не было... Неужто на прежний маршрут?
Топорков сунул ей путевой лист, сухо сказал:
— Поменьше болтай, делай свое дело...
Диспетчер отвела глаза, засуетилась, перебирая на столе бумаги:
— В зале бабка из Заворова. Забери ее.
Шофер прошел по узкому коридорчику, приоткрыл дверь в зал ожидания: ему не хотелось заходить — не мог привыкнуть к застоялым запахам. Всюду в таких помещениях одно и то же — люди текут через них, долго не задерживаются и оставляют после себя дорожную шелуху, отбросы и затхлый воздух. Топорков негромко спросил:
— Кто в Заворово?
Все лавки заняты: кое-кто сумел пристроиться поудобнее — растянулся во весь рост, некоторые дремлют, привалившись к узлам, мешкам и чемоданам; на широком подоконнике, поджав ноги, спал парнишка — под головой красная спортивная сумка.
На ближней лавке зашевелилась женщина; откинув угол платка, которым укрывалась, указала пальцем:
— Вон дрыхнет бабка Нюра... Бабка Нюра, вставай!
— Ай-ай! — спросонья запричитала в углу бабка, хватая мешки, заторопилась. Топорков признал ее: она частенько ездила в город на рынок, торговала чем придется — ягодами, сметаной, творогом, сушеными грибами. И хотя сочувствовал ей Топорков, ведь кормит отца и сноху с тремя детьми — бабкин сын куролесит по вербовкам, денег не шлет, — но недолюбливал за изворотливость, злой язык и всем известную скупость.
— Ай-ай! — продолжала ныть бабка. — Милай, подсоби мешочки-то в кузов затолкнуть!
Шофер протопал в угол, взялся за связанные вместе два мешка, поднатужился и перекинул через плечо.
Бабка с трудом залезла по откидной лесенке в кузов, приняла поклажу, пристроила ее к переднему борту.
