Они искали дом писателя и не знали, для чего его ищут. Они договорились встретиться после обеда, когда жара начнет спадать, а без причины им встречаться было еще неудобно, вот и решили пойти на улицу Гаршина. То, что было им известно о писателе, соответствовало их состоянию смутных счастливых надежд. Гаршин был свободен и прекрасен. Костя и Вера быстро сделали из него идола, некоего тайного кумира, который объединял их. Они придумали свою легенду: жил в уездном Старобельске — уехал искать счастья в Петербург — учился в Горном институте — началась война с Турцией за освобождение болгарского народа, и ушел добровольцем на войну — написал несколько рассказов, Тургенев назвал его «надеждой русской литературы» — заболел тоской и покончил с собой.
Легенда напоминала портрет, выложенный детской рукой из пяти-шести камешков и при горячем воображении принимаемый именно за портрет, а не за какое-нибудь другое сооружение. Свобода, самоотверженность, успех, желание остаться самим собой и загадочная смерть — вот что почувствовали Костя и Вера в этой судьбе.
В доме Гаршина, одноэтажном длинном особняке, помещался интернат для глухонемых детей. На побеленной кирпичной стене блестела под стеклом табличка, сообщающая о характере этого невеселого учреждения. Во дворе висело на трех длинных веревках одинаковое детское белье. Несколько дощатых сараев и каменная уборная с щелевидным окном стояли в глубине, а перед ними расстилалась утоптанная земляная площадка.
— Может, не здесь? — спросила Вера. — Нет мемориальной доски…
— Здесь, — ответил Костя. — Я знаю.
Они поднялись на деревянное крыльцо и попали в темный коридор, где пахло сырым деревом. Справа и слева на одном и том же расстоянии были двери, которые вели, должно быть, в классные комнаты. Впереди светлело окно. Стараясь не шуметь, Костя и Вера пошли вперед и в углу увидели старую печь, выложенную синими изразцами с желтым растительным орнаментом.
— С тех времен сохранилась, — сказал Костя.
— Как грустно! — сказала Вера. — Жил человек, и ничего не осталось.
— Но ведь сколько прошло! И революция, и войны, — задумчиво произнес он, и вдруг его мысли сбило с наезженной колеи, в которую он привык укладывать события, он ощутил какую-то бесконечную пропасть жизни, которую объяснять было бессмысленно. — Как грустно! — повторил Костя слова Веры. — Как это могло случиться?
И они покинули этот дом, никого в нем не встретив. Молча шли по улице, испытывали странную вину друг перед другом.
