В полночь кто-то окликнул Стахова, и он, засыпая, встрепенулся, вылез из спального мешка и выбежал на волю. Над цепью теперь голубых снежников стояла незнакомая багряная луна, освещая все вокруг мертвым светом, и от земли, а точнее, из великого хаоса рассыпанного тут камня, насколько хватал глаз, курились, поднимаясь столбушками к небу, дымки. Такой дымок, тощий и верткий, тянулся у самых ног, и Стахов, цепенея от всей этой космогонической картины, нагнулся и понюхал струйку, ощутив на лице своем влажное прикосновение, будто кто-то дунул в лицо. Стало страшно, и он заторопился прочь от этого рокового и тайного, как ему казалось в тот момент, места.
Пришел в себя на склоне хребта, откуда картина только что увиденного была более зловещая и странная.
Плато, освещенное с одной стороны луною, а с другой светом близкой звезды, виделось отсюда куда шире, и дымы, восходящие к небу, были куда многочисленнее, седые и реденькие там, — со склона казались они густыми и черными. И снова кто-то позвал Стахова.
Безысходность, ощущение неминуемого краха, беспокойство и ужас вытеснили все остальные чувства, но он все-таки заставил себя вернуться в палатку, залезть в спальный мешок и больше уже не обращать внимания на зовы, которые неслись снаружи.
— Оставь все это, я призываю тебя, — сказал кто-то совсем рядом и откинул полог палатки.
Стахов потерял сознание. Пришел в себя только утром, снаружи свистел ветер, сотрясал палатку, полог был откинут, но он мог поклясться, что зашнуровал его, убегая от ужасов прошедшей ночи. Камни вокруг по-прежнему дымили, и ветер срывал эти дымы, превращая их в сырые облака, плотно застившие небо.
Далеко за полдень вернулись геологи, и разом ослеп день, ветер прекратился, стало холодно, и густо пошел снег.
— Попали, — сказал начальник партии, забираясь в палатку. — Предлагаю пульку! Разыграем необычный высокогорный вариант преферанса, в пульке — шестьсот. Лежать придется несколько суток.
— На сколько дней у нас продуктов? — спросил Стахов; играть в преферанс ему не хотелось.
— На пять.
— А если погода залютует надолго?
— Будем есть тарбаганов...
Пять дней из двадцати семи, которые они провели на высокогорном плато, ожидая вертолета, Стахова трепали приступы горной болезни. Ночами он теснее прижимался к храпящим геологам, зажимал уши, стараясь не слышать голосов в ночи, и вспоминал Алешку.
Геологи заметили его состояние, хотя он тщательно скрывал все, что происходило с ним ночью.
