И снова опустил глаза к верстке.
18. Агей Михайлович Голядкин лежал в постели с грелкой у сердца и мокрым полотенцем на голове.
Антонина нервно ходила по комнате. Лицо ее пылало, покрытое пунцовыми пятнами.
— Подлец... подлец... Какой подлец! — повторял Агей Михайлович, закатывая глаза.
Антонина вспоминала, как, захлебываясь слезами, стоя на коленях, умоляла Стахова не уходить, и ей делалось невыносимо. Она как бы со стороны видела эту страшную сцену, жалея и презирая себя.
«Дойти до такого унижения», — кровь бросалась в голову, ослепляя и подвигая на бессмысленные поступки. Но Антонина крепилась. И в который раз повторяла, обращаясь к отцу:
— Я не могла не рассказать тебе всего этого...
— Подлец... подлец, ка-кой-й подлец...
— Ты весь горишь! Сменить полотенце?
— Пож-а-а-алуйста-а, — стонал Агей Михайлович.
В ванной пахло залежалым бельем, мышами и одеколоном. От этого запаха Антонину мутило, и она брезгливо отодвигала тазик с замоченными еще неделю назад сорочками.
Бессмысленно стояла над струей воды, рассеянно думая ни о чем. Полотенце тяжелело, и рукам становилось холодно. Вода скатывалась на пол, оставляя на запущенном паркете черную дорожку.
Услышав дочь, Голядкин крепче закрыл глаза и жалобно застонал.
Струйки воды по вискам затекали за ворот нательной теплой рубахи, но он терпел.
Антонина рассказывала:
— Понимаешь, я никак не верила, что он решится на такое…
Агей Михайлович слышал исповедь дочери трижды, но не перебивал, вздыхал и повторял монотонно:
— Какой подлец... подлец... подлец какой!..
Антонина шла к отцу с тайной надеждой, что тот как-то поддержит, что-то посоветует, наконец, объяснит дикий поступок мужа (его уход она иначе и не воспринимала), примет какие-то меры, чтобы вернуть Стахова, или даже накричит, обвиняя во всем случившемся.
А он как попугай твердил одно и то же, охал, закатывал глаза, хватался за сердке и, что самое безнадежное, во всем соглашался с ней.
И, думая об этом сторонне и тайно, она еще больше злилась на Стахова, начиная его ненавидеть, но в то же время и отец делался ей неприятен и даже отвратителен.
Вспомнилась смерть матери. Антонина никогда не задумывалась, любили ли друг друга ее родители. В семье не было принято говорить о любви. Зато ссорились часто, выпаливая друг в друга самые страшные оскорбления и обвинения.
И теперь ей, как бывало матери, захотелось затопать ногами на отца, закричать, обвинить в бесчувствии, в поразительном эгоизме...
