Но ненадолго. Все последующее отношение Пушкина к Николаю — постижение глубочайшего ничтожества, творимого самодержавной властью. Пушкин оставил тому в письмах и рукописях сотни подтверждений.
Но поэтическое определение Николая Первого принадлежит Тютчеву:
Не богу ты служил и не России.
Служил лишь суете своей.
И все слова твои, и добрые, и злые —
Все было ложь в тебе, все призраки пустые,
Ты был не царь, а лицедей.
Но как изворотлива и ловка ложь, как неуловима порою суета в сочетании с разного рода масками, в которые те и другие легко облачаются...
9. — Однажды Александр Первый обедал у графа Нарышкина. «Граф, — сказал он, — временами я чувствую необходимость в очках. Но не решаюсь». Нарышкин наклонился к императору: «Ваше величество, я знаю, у кого есть замечательные очки». — «У кого?» — «У Пестеля. Он тринадцать лет губернатор Сибири, но безвыездно живет тут, в столице, видя все, что происходит в Сибири...»
Агей Михайлович сделал паузу, поднял руку.
— Пестель? Анекдот? Нет! Родной батюшка пламенного революционера, автора «Русской правды», человека несгибаемой воли и чести! Парадокс? Да, парадокс. Но, увы, имеющий место в истории. И вы, будущие историки, не должны бояться таких парадоксов. Вы должны научиться твердо смотреть в глаза правде...
Агей Михайлович снял очки, спрятал их в футляр, давая понять, что первая вступительная лекция завершена.
По давней традиции он заканчивал ее этим анекдотом.
Нынче Агей Михайлович не услышал привычного одобрительного шума. Аудитория молчала.
Он видел, как сосредоточенно-замкнуто слушали его первокурсники, как были внимательны и отрешены во время лекции. И Агей Михайлович, читая, предвкушал, как взломает это внимание и замкнутость неожиданным анекдотом.
Всю его долгую преподавательскую карьеру это удавалось.
Студенты шумно реагировали на такую концовку, выражая свое восхищение.
Эти молчали.
«Странно», — подумал Агей Михайлович, негодуя про себя и даже проникаясь к первокурсникам неприязнью...
В коридоре встретился ректор. Спросил на бегу:
— Какое впечатление от первокурсников?
— Очень, очень интересные ребята! Серьезные, вдумчивые. Я крайне ими доволен...
— Простите, Агей Михайлович, — прервал ректор, — спешу. Совещание в горкоме. — И протянул руку.
Эта торопливость, стремительное, как бы между прочим, пожатие руки обидели Агея Михайловича, но он не подал виду, улыбнувшись уже в ректорскую спину...
...Каждое утро, бреясь, Агей Михайлович Голядкин жалел мыльную пену. Ту, которая оставалась на помазке после бритья.
