Глеб был искренне обрадован, растроган. Ведь этим своим решением они как бы признались ему: вы нам нравитесь, на ваших лекциях нам интересно…
Но что делать с Дядюшиной? Вот она подошла к столу и села отвечать. Надо, пожалуй, сосредоточиться на мысли, что ему как экзаменатору следует быть бесстрастным, даже беспощадным. Он сейчас не человек, не мужчина, он экзаменатор. И он ей непременно скажет о шпаргалках, о том, что видел, как она списывала...
А может, не надо? Ведь он мог и не увидеть, не заметить?.. Просто сидеть и слушать, как она читает то, что написала на листочках. К тому же такая она славная... Вот и сиди, слушай да потихоньку любуйся ее лицом, ее нежной шеей, ее красивыми руками...
— Простите... — вздохнув, сказал Глеб и закрыл ее писанину чистым листом бумаги. — Напишите, пожалуйста, на этом листе формулу, по которой рассчитываются межоперационные припуски на механическую обработку.
В серых чистых глазах Дядюшиной мелькнул страх, щеки слегка порозовели, она, видимо, поняла, что означает этот чистый лист, накрывший ее писанину. Опустив голову, с минуту сидела неподвижно. Однако потом ее карандашик робко начал выводить знаки, и постепенно появилась вся длиннющая формула, и даже даны были необходимые пояснения.
— Ну вот, — обрадованно сказал Глеб. — Оказывается, знаете... Так зачем же вы...
Теперь она покраснела уже основательно, почти до слез.
— Да так получилось, — сказала тихонько. — Понимаете, у меня маленький... И вот заболел что-то. На минуту отойти нельзя. Только шпаргалки и успела написать... А сегодня немного получше, так я оставила его с бабушкой, а сама сюда. Я больше не буду, честное слово! Никогда.
«Оказывается, молодая мамаша... — думал Глеб. — Жизнь-то, господи, идет себе да идет!.. Любят, рожают, кормят грудью...» У него почему-то щемило сердце, что-то нахлынуло такое, накатилось... Он протянул Дядюшиной зачетную книжку, сказал пожалуйста, потом до свидания, а на душе было...
Экзамен же продолжался.
И как Глеб ни старался быть спокойным, бесстрастным, эти подрагивающие руки, эти затуманенные волнением глаза, эти капельки пота на носу, изменившийся голос студента — все это действовало на него, ему то и дело приходилось успокаивать себя. «Спокойно, — говорил он себе, — спокойно... Ты же преподаватель, тебе-то что!.. Ты, слава богу, сдал за свою жизнь, поди, сотню экзаменов, не меньше. Да и принял их уже немало, пора бы привыкнуть...»
Предпоследним отвечал староста группы, толковый, серьезный мужчина лет тридцати.
