Оля задумалась, перебирая фотографии, не замечая, как идет время. Да, тогда в горах она была уверена — он тоже любит, иначе почему целовал?.. Но вот кончился поход и снова: «Здравствуйте — здравствуйте», и лишь иногда: «Ну, Оля, как дела?..» Временами ей кажется, что силы оставляют ее, что вот сейчас она пойдет к нему и скажет: или убей меня, или...
Но потом снова берет себя в руки и убеждает: разве тебе мало того, что ты́ любишь?.. Разве это не счастье — любить кого-то вот так?..
А время идет, идет... Скоро уже диплом. Скоро их распределят, и ей придется ехать куда-то на работу...
Очнулась, когда мать заворочалась в кровати и удивилась:
— Ольга, ты все еще не спишь?
Оля спрятала фотографии в стол, прошла за занавеску, присела рядом с матерью и обняла ее поверх одеяла.
— Я тебя очень и очень люблю, — грустно сказала она и поцеловала мать.
— Ну, ну, чего ты? Спи-ка лучше. Опять утром голова будет болеть.
Перед тем как погасить свет, уже в ночной рубашке, Оля еще раз посмотрела на еловую ветку, дотронулась пальцами до ее шершавых шишек. «Интересно, какая мама у Глеба?.. Вот наберусь храбрости, подойду и спрошу...»
Перед Глебом веером лежат экзаменационные билеты. Тут же на столе, накрытом красной материей, стопочка зачетных книжек, экзаменационная ведомость с круглой техникумовской печатью, пепельница, которую Глеб смастерил себе из ватмана.
По билету отвечает студент Сухишвили, отвечает напористо, темпераментно, нещадно коверкая падежи и путая мужской род с женским.
На занятиях Сухишвили частенько засыпал. Слушает, слушает, и вдруг черные густые ресницы начинают опускаться, голова клонится на грудь. Сначала Глеб, щадя самолюбие Сухишвили (который к тому же был явно старше Глеба), делал вид, что не замечает дремлющего студента. Но потом решил, никуда это не годится — спать на лекциях. Надо вот что сделать... надо задать ему вопрос, он, конечно, не услышит, сосед толкнет Сухишвили в бок, разбудит, произойдет конфуз — пусть Сухишвили станет стыдно.
Так и сделал. Прервал изложение нового материала, негромко задал спящему вопрос. Сухишвили вздрогнул, открыл глаза, встал и... толково, кратко и по существу ответил.
Глеб только руками развел, группа рассмеялась, а староста пояснил:
— Он у нас, Глеб Устинович, спит и мух видит...
Сухишвили же на переменке подошел объясняться:
— Понимаете, Глеб Устинович... я мастером работаю. В цехе. Вы уж извините, что иногда глаза закрываю. Работа такая. С утра переступаю, как говорится, порог цеха, и... как этот... бэлка в колесе. Круглый день. Набегаешься, а тут тепло, тихо, в сон клонит. Но... — он ослепительно улыбнулся и хитровато сощурился, — кой-какой центры у меня не спят...
