Конспекта не было.
Я, наверное, слишком долго молчал, так как вся группа, тридцать пар глаз, глядела на меня и ждала. Что делать? Самое логичное — извиниться, попросить минуточку посидеть тихо и сбегать за проклятым конспектом... Но тут я встретился взглядом с тобой, Шибанов. Ты, конечно, сразу же догадался, в чем дело, и усмехнулся, как мне показалось, торжествующе. И как только дверь за мной закроется, ты уж непременно постараешься разъяснить группе, куда я побежал...
Не соображая, что делаю, я начал диктовать вопросы, которые «мы с вами... сегодня... должны... рассмотреть». Головы нагнулись к столам, три десятка авторучек забегали по бумаге; это была хоть какая-то передышка: вопросы-то я помнил.
— Классификация автоматических систем с командоаппаратами, — диктовал я, лихорадочно вспоминая, какие же бывают автоматические системы... Записали.
— Второй вопрос... схема управления револьверным станком при помощи командоаппарата, — диктовал я не спеша, а сам изо всех сил старался представить чертеж треклятого устройства. Однако в памяти всплывало что-то неясное, нечеткое, что-то вообще. А в технике «вообще» — значит «ничто»…
Наконец все вопросы записаны, классификация систем дана, нужно чертить. Я перестал ходить как заводной по кафедре, взял мел, зачем-то отломил от него кусочек и повернулся к доске. Всей спиной я чувствовал десятки глаз, устремленных на меня, и среди них твои, Шибанов, черные...
Я твердил себе, что надо расслабиться, свести мышечное напряжение на нет, тогда больше энергии достанется мозгу; я об этом читал где-то и теперь говорил себе — сделай так. Однако мышцы не хотели расслабляться, более того, левое колено вдруг задрожало, будто через него пропустили электрический ток. Воздух в аудитории остекленел, все наблюдали за мной. Дурацкое положение, дурацкое, дурацкое! Я злился все больше, я позабыл обо всем на свете; кроме одного — надо вычертить схему управления, иначе крах!..
Глотнул воздух, провел осевую штрих-пунктирную линию. А потом как будто чья-то (не моя!) рука мало-помалу начала вычерчивать контур револьверной бабки. От напряжения стучало в висках, было невыносимо жарко; возможно, я гримасничал, мычал, оттягивал ухо, чесал в затылке — все возможно!..
— Глеб Устинович... уже звонок, — тихонько сказала Олечка Астанина, сидевшая за первым столом.
— Звонок? — удивился я. — Какой звонок?.. Ах, да! Ну что же... — достал платок и вытер мокрое лицо.
