— В двоичной системе?
— В двоичной.
— Один-ноль-один, — прочла Оля и, прикинув, ответила: — Пять.
— Ну вот это и будет ваша оценка, — сказал Глеб. — Непонятно только, почему же... — Он вопросительно, сверху вниз, посмотрел на нее и вдруг увидел большие синие глаза. Те самые, спасительные... Теперь они были совсем рядом, и его удивило, какие они большие и синие... Однако ресницы уже опустились, белокурая голова наклонилась, и щеки порозовели.
— Ну ничего, ничего, — сказал Глеб, решив, что ее смущение, это обычное смущение провинившейся ученицы. — У вас ясная голова. У вас пойдет...
— Нет, — прошептала она. — Голова у меня совсем-совсем не ясная...
Глеб хотел было рассмеяться, но почему-то не рассмеялся. Всего на миг ресницы снова взметнулись, всего секунду глаза смотрели в его глаза, но и этого было достаточно. Он не мог не заметить в ее взгляде что-то такое, от чего почувствовал беспокойство... Он вдруг увидел не только глаза, но и всю ее, Олю: и губы, и шею, и маленькую грудь под голубенькой шерстяной кофточкой. Перед ним, в его «вигваме», на его скрипучем стуле сидела... женщина.
Минута прошла, а может, больше.
«Не дури, не дури, — говорил себе Глеб, чувствуя, как быстро и горячо застучало сердце. — Ну, какая она еще женщина. Совсем еще ребенок... Твоя ученица...»
— Все, — сказал он вроде бы обыкновенным, как всегда, голосом. — Не беспокойтесь, за месяц у вас будет четверка.
— Спасибо, — шевельнулись губы.
Не поднимая глаз, Оля встала, неловко оделась и неловко же, бочком продвинулась к двери, потом на кухню, потом шаги ее прошуршали за окном, и стало тихо.
Глеб водрузил на стол коробку из-под ботинок фирмы «Скороход», в которой у него было хозяйство: в добром соседстве тут уживались ложка, вилка, ножик, хлеб, зубная паста «Поморин», порядком подзасохший сыр...
«Неотесанный я все-таки человек, — думал Глеб, доставая из коробки сахар и хлеб. — Даже кофе не предложил. Она же с портфелем, значит, не из дома, голодная... Да и озябла, поди...»
«Голова у меня совсем-совсем не ясная...» — вспомнилось ему. И запах еще жил, не то духов, не то пудры; и как бы шорох юбки слышался... Глеб зашагал из угла в угол, сердясь за что-то на себя. Шагал и шагал. Совсем забыл про ужин и про книги, ждущие на столе...
В техникуме надумали провести соревнования по спортивному ориентированию и Глеба попросили быть судьей.
Палаточный лагерь «ориентировщики» разбили на просторной лесной поляне, пестрой от одуванчиков. Пока устраивались, пока размечали трассу предстоящих назавтра соревнований да пока готовили ужин, совсем стемнело. Где-то далеко, видимо, за лесом шла гроза, там все время посверкивало и погромыхивало, а сюда, на поляну, долетали слабые отблески. Однако во время ужина огромная туча закрыла звезды, нависла над лесом, над поляной; зашумели деревья, зашевелилась трава, захлопало полотно палаток, запахло дождем.
