Не важно, по какому календарю праздновали шерпы пасху: по своему шерпскому (Новый год начинается в марте, сейчас идет 947 год) или по непальскому (Новый год — в апреле, сейчас 2029 год), по тибетскому или христианскому (1973 год), по обычаям ортодоксального северного буддизма или южного, склонного к пролетаризации.
Лагерь наш был разбит у деревни Бункин, после нее мы уже не увидим оседлых поселений, дальше начинаются джунгли и высокогорные районы. Мы поставили палатки на зеленой траве. Ясный вечер. От горного потока Касува Кхола тянет сыроватым холодком. Кажется, что с рисового поля вот-вот вылетит жаворонок и устремится в синеву неба, раскинувшегося над лесистыми холмами.
Цветут прелестные абрикосовые деревца, колосится ячмень, на вершинах Гималаев лежит снег. Эта пасха не была бы пасхой у подножия Гималаев, если бы прелый запах листвы на дорожке не напоминал об осени, если бы на полях не выкапывали мелкую, как горох, картошку, если бы дети не жгли картофельную ботву в то время, как плуг переворачивает пласты глинистой почвы для первого посева риса. Потому что здесь все перепутано; хотя время едино, только у нас оно разделено на четыре сезона. Только у нас каждое время года до сих пор обладает своим ароматом.
Серые обезьяны с черными мордами-лицами из семейства лангуров прыгают с ветки на ветку, шелестит листва, незнакомые плоды падают на землю и, расколовшись, издают терпкий запах. Пальмы ярко зеленеют, хотя нижние листья опадают. Весна и осень слиты воедино, зима равна лету, которое принесет с собой теплый дождь, а в горах — снег.
Мы с зоологом Миланом Даниэлом сидим на гладкой гнейсовой скале над дикой горной рекой и, наблюдая за обезьянами, решаем вопрос, могут ли в наши дни из человекообразных обезьян — пусть на протяжении очень долгого времени — возникнуть люди. Наконец мы соглашаемся на том, что теперь, скорее всего, происходит обратный процесс.
В лагере тарахтит движок, рядом со светящейся электрической лампочкой над нейлоновой крышей кухни подвешено приготовленное для жарки сало. Едко пахнет луком, который режет Дава, и чесноком, который чистит Мингма.
Здесь нас покидает вторая партия носильщиков, нанятых у Кхандбари. Мы расстаемся с пестрой антропологической выставкой. С этого дня распри с носильщиками становятся втрое тяжелее, потому что обратно в долину уходит триста носильщиков, а для последнего этапа пути к Макалу Норбу Лама в родной деревне Седоу и ее окрестностях находит всего сотню человек. Правда, все они рослые, опытные (сопровождали французские и японскую экспедиции) и выносливые, в совершенстве знают тропу через высокие седловины и перевалы в Барунскую долину. Антропологически они опять представляют единую группу. Их связывает и классовое единство, лишь немногого им не хватает для создания профсоюзной организации. В ближайшие дни они доставят нам горькие минуты.
