Матери некогда глядеть за Генькой: она в избе с Иваном.
Тихонцев видел, как все это было. Иван пришел домой, ведя в поводу оленей. Усталый, рыжебородый, разбойного вида мужик. Он был красив древней и сильной мужской красотой, даже страшен немножко, с кровяными белками, с быстрым и темным взглядом.
Жена его, Генькина мать, ширококостная, светловолосая, немолодая женщина, выскочила на крыльцо, постояла минутку, застыв, и вдруг бросилась к мужу. Она припала к нему и повисла на нем. Лицо ее распустилось и стерлось. Скуластое, грубое лицо с рябинами на щеках исчезло. В новом женском лице была только нежность, только мягкость, покорность, и счастье, и отрешенность от всего на свете, кроме плеча, к которому можно прижаться щекой и не шевелиться.
Тихонцеву радостно вспоминать об этом. Радостно вспомнить, как все уселись за стол в заслуженном покое, в трудовом братстве и хрустнули малосольными огурцами.
Это было два дня назад. А теперь Иван лежит в избе на кровати, весь в красных пятнах, больной, в лихорадке. Так бывает. Очень сильные люди держатся долго в тяжких трудах, в дорогах, в тайге и валятся, кончив труды, расслабясь.
Григорий берется писать письмо начальнику партии Чукину.
«Дорогой Степан Константинович, — пишет он. — Я приду обязательно, только попозже, когда заживет нога. Караван я отправлю с Сергеем, а мы с Иваном найдем вас потом. Вы оставьте нам карту с вашим маршрутом...»
— Григорий Петрович! — слышит он голос Сергея Торкуева. — Идите сюда на минутку.
Григорий поднимается. До чего же не хочется подниматься! В алыгджерской больнице ему сказали: «Вам надо лежать. У вас опасная рана. Вы после пожалеете...»
Он спускается по лесенке вниз и видит: Торкуев, пьяный, в нелепом своем котелке-накомарнике.
— Григорий Петрович, — бормочет он. — Сюда на минутку... На полбанки сообразим.
— Послушай, Сергей, — говорит Тихонцев. — Хватит полбанок. Завтра надо выйти из Алыгджера.
— Григорий Петрович...
Тихонцеву становится смутно, и скучно, и больно. «Что же мне делать? — думает он. — Кто мне поможет?» Он глядит в бумажку, где записан длинный перечень дел: 1) сухари, 2) муки двадцать килограммов, 3) письма Симы, 4) носки Валерию и Симе, 5) отправить шлифы.
Григорий спускается с чердака и идет, спотыкаясь, в сельпо.
Потом он таскает мешки. Какие-то люди сидят на крылечке. Кто-то кричит:
— Что ж ты, начальник, сам работаешь? Заставил бы своих работяг.
«Как их заставить? — думает Тихонцев. — Что можно сделать? Верно, я не могу быть начальником. Ну и пусть. Все равно».
