«Ладно, — подумал я, — сейчас выстрелю — инстинкт проснется. Всё же это не Рекс. Лайки все прирожденные охотники». Отошел на задворки, стрельнул в поле. Нюрка мелькнула в окошке:
— Ты что, по курям? Большой, а ума, что у корюшки.
Жучка не оглянулась на выстрел: кота наблюдала, как он идет по двору, хвост стоймя, самый кончик вихляется при каждом шаге. По-охотничьи за котом следила, весь инстинкт, видно, на это потратила.
Тогда я решил действовать иначе. Первым делом привязал Шанхая к забору. Глаза у него были преданные, как это говорится, собачьи. Он кидался ко мне, веревка держала пса, передние лапы отрывались от земли. Пес сучил лапами, вытягивал шею и тявкал. Он хотел со мной в лес. Но мне было плевать на этого пса. Мне нужно было охотничать с лайкой. Пора мне было поохотничать всерьез. Я подхватил Жучку на руки и пошел с ней в лес.
Она была тяжелая собака. Я думал: «Ничего. Ничего. Сейчас мы дойдем. Я ее пущу. Она почует птицу и начнет работать. Чутье не могло потеряться. Азарт и всё такое. Сейчас она всё поймет».
Сначала я шел по тропинке. Свернул на длинное болото. Тут я вспотел: в собаке было верных полпуда, а идти вязко. Да еще ружье.
За болотом началась ольховая заросль, березняк, ивовый прут всё оплел, черемушник — ух! густо! Как я там лез со своей собакой? Прижал ее к ватнику, скомкал всю, будто она не живая собака, а скажем, лису я добыл и тащу напролом, ног не чую. Иначе было нельзя.
Собака визжала, рвалась, хвост ее лаечный распрямился. Но я удержал. До настоящего лесу не доберешься иначе, как через эту чащобу.
Я пустил Жучку, едва завидел первые сосны бора. Она не посмотрела на меня, завила хвостик в колечко и побежала домой.
Вечером Нюрка сказала мне:
— Пойдем завтра в бруснику. А то с охотой твоей больше сапогов стопчешь.
Нюрке не с кем было ходить в бруснику. Бабы ее сторонились. Лукинична, старая Степина жена, осталась в деревне, бруснику она брать горазда... О Нюрке плохо говорит. А бабы, конечно, ее сторону принимают.
— Завтра пойду за утками, — сказал я Нюрке. — Псы у вас зажрались. Их бы в хорошие руки.
— А! — сказала Нюрка. — Топить их некому, этих псов. Толку-то с них...
Деньки тогда стояли сыренькие, со студеным туманцем, и вдруг прорезался синий день. Бывают такие только в сентябре. По вереску паутина, капли остались с ночи, в каждой синее, рыжее солнце. Лучики колко выстреливают из капель, дрожат. Брусничины заиндевели в росе. Березки кое-где сомлели, слиняли. Ранняя, светлая ржа прошлась по зеленому лесу. И всё-то видно вокруг.
