Но сейчас мы находимся еще в начале, на стадии постепенной христианизации уже сложившихся похоронных обрядов, христианизации языческой культуры, языческой религии; если угодно, это время можно назвать «периодом религии». На этой ранней стадии христианизация еще почти незаметна, потому что не имеет возможности выразить себя во внешних формах. (При императоре Нероне нельзя было организовать крестный ход с хорошим хором или прекрасное пение «Вечной памяти» ) Так, христианская новизна почти полностью выражалась в вере, в переживании этих обрядов в свете веры.
Радикально новый взгляд на смерть
Если вглядеться в этот период получше, можно его реконструировать, можно по-настоящему «погрузиться» в этот невероятный опыт радикальной перемены, радикальной новизны — не похоронных обрядов, а самой смерти. Возьмем, например, искусство катакомб, которое можно рассматривать как «кладбищенское искусство», ибо оно украшает то, что на самом деле есть кладбище. Почему (и все историки иконографии это знают) главной и почти исключительной темой этого искусства была не смерть и даже не загробная жизнь, а крещальные символы? Девяносто процентов катакомбных росписей — это символы крещения, например рыбаки. Почему? Ответ очень прост: эти символы являют и обозначают опыт крещения как смерти. Крещение — это «смерть смерти».
Крещение — это paliggenesia, рождение в новую жизнь во Христе, в жизнь, над которой смерть не имеет власти.
Возьмем ту надпись на могиле христианской девушки, которую я упомянул вчера: «Она жива!», надпись отнюдь не единичную — таких тысячи. Возьмем письма Игнатия Антиохийского, которые он писал, следуя под конвоем в Рим, где ему предстояло принять мученическую смерть, друзьям, пытавшимся его спасти. Он умоляет не спасать его. Почему? Потому что он хочет жить[7]. Вспомним, наконец, замечательные слова апостола Павла в его Послании к Филиппийцам: «Ибо для меня жизнь — Христос, и смерть — приобретение» (Флп 1:21). Все это и составляет тот истинный контекст, в котором мы только и можем понять молчание ранней Церкви на тему похоронных обычаев, отсутствие того интереса к смерти и даже к усопшим и их «посмертному существованию», который стоял в центре языческого культа мертвых. Ибо, как я сказал вчера, испровержеся смерть, смерти больше нет. Рассвет дня невечернего, заря Царства Божия освещает горизонт времени. Христос присутствует в Евхаристии, Церковь входит в Его Царство, и так, как пишет апостол Павел (только послушайте!), «ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы, ни Начала, ни Силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем» (Рим 8:38-39). Обратите внимание, что в этом тексте слово «смерть» (и безусловно, имеется в виду физическая, биологическая смерть) — лишь одно из многих возможных препятствий, которые уже не могут — вот она. Благая Весть! — разлучить нас с Богом. Более того, для верующего, чья жизнь — во Христе, смерть из «врага» («последний же враг истребится — смерть» ( 1 Кор 15:26)) может превратиться в друга, в приобретение.
