Я думал, что назначение русского писателя пробуждать национальное сознание в своем народе. Хотелось пострадать за народ, даже быть казненным клевретами. В лесной глухомани, в весеннюю ночь, в самом сердце России, после целого дня плавания по новгородским разливам все казалось возможно. Шурхал под ногой посыпанный хвоей снег; пели соловьи.
Убил глухаря на току. Утро было хорошее, болото хорошее, день хороший, красивое озеро Городно, барский дом Ливеровского, с картинами, с мольбертом на террасе в Домовичах, званый обед с крахмальной скатертью на столе, общее благорасположение, все с глухарями. К обеду местный Мишка принес лещей; за столом полный сбор гостей, все из благородных: брат хозяина, профессор Московского университета, восьмидесятилетний Фрейберг, моряк из дворян, в гражданскую войну командовал передовым отрядом красной Волжской флотилии, тоже убил глухаря; писатель Олег Васильевич Волков...
Выпив, Ливеровский впал в ипохондрию: «Скоро я сдохну. Что останется после меня? Чуть больше, чем прежде, ацетату, кальция, уксусной кислоты». Ливеровский — профессор-химик, авторитет по охоте, натаске собак, автор рассказов из сельской жизни.
Вчера ели глухаря: литературовед Борис Иванович Бурсов, художник Валентин Иванович Курдов — наиболее значительные лица моего круга. Были их жены. Был Ч. — первый секретарь писательской организации. Ч. первым из первых секретарей на моей памяти решился править Союзом, не поднимаясь над массой, а находясь даже чуть ниже среднего уровня. У Ч. толстые щеки, покатые плечики, брюшко, лысина — типичный брухицефал, круглоголовый. Он обладает актерским даром, талантом комического — предельно серьезного перевоплощения, может один к одному войти в образ своего предшественника на посту первого секретаря, незабвенного Александра Андреевича Прокофьева. Он мог бы снискать себе славу такого рода, как у Леонова, нашего лучшего комика, серьезного, с нотками трагизма.
Глухаря съели скоро; так закончилась жизнь таинственной реликтовой птицы.
18 мая я ехал из дому в Комарово, за рулем «Жигуленка». «Жигуленок» резво бежал; я ощущал езду как счастье катанья. Держа в руках тоненькую послушную баранку, думал, что это уже бывало со мною, много лет назад. Хотелось, чтобы теперь, повзрослев, я ехал бы лучше, чем в глупой молодости, но тотчас являлся довод, что, повзрослев, я постарел; вряд ли смолоду ездил хуже.
Я, старый, ревновал к себе молодому: лучше, если бы счастье хорошей езды далось мне впервые, а то как повторный роман — прийти на свидание к некогда горячо любимой даме... чувство то же, но слишком наезжена колея.
