Вышел из кабинета, в приемной ко мне кинулся Клещенко:
— Ну что, дали?
Почему-то мне захотелось подразнить его:
— Не дали.
— А кто был против? и ты против?
Тому, кто против, Клещенко мог пригрозить застрелить из винчестера. Не застрелил бы, но пригрозил.
— И я против. Много ты на Камчатке пьешь.
Клещенко воспринял меня, по сказанному мною слову, своим врагом. Я думал: потом разъяснится, и мы подружимся. Но времени на разъяснение не хватило.
У швейцарского писателя Макса Фриша в одном романе (и в другом) идет речь о множественности личин человеческой личности. Стоит человеку реализовать себя, как он тут же себе и изменит, нарушит внутри себя идентичность. Например, человек сидит за столом среди чужих ему людей и молчит. Пока он молчит, у него остается шанс не раздвоиться, сохранить в себе себя самого, потаенного человека. Но вот он заговорил — и этот, возникший из сказанного, новообразовавшийся человек не имеет ничего общего с подлинным, изначальным.
В случае с Клещенко, с моим неудачным розыгрышем, я не воспользовался уроком человековедения Макса Фриша. Вообще уроки художественной литературы редко служат нам руководством в нашем социальном поведении. Хотя литература, кажется, предусмотрела все... Близкие Клещенко поэты Гитович, Шефнер сравнивали Толю с Франсуа Вийоном. Уроки этого француза еще не пройдены мною, да за всем и не угонишься, не вместишь.
Клещенко уехал на Камчатку, оформился там охотинспектором Елизовского района. Ему дали однокомнатную квартиру в Петропавловске, мотоцикл с коляской...
Однажды я прибыл туда, поздней осенью. В гостинице не было мест. Я спросил у местных пишущих людей, нет ли где-нибудь поблизости Клещенко. Мне сказали, что Клещенко дома, если я с ним знаком (вообще-то он личность сложная, мрачная), то, конечно, поехали, мы вам покажем, вы можете ночевать у него. «Если он вас пустит». Я заверил, что он мой товарищ. Я так и думал: он мой товарищ: мало ли что было там, да там ничего и не было; здесь все другое.
Меня привезли к подъезду дома Клещенки, Толя стоял у подъезда, с расчесанной надвое бородой, с трубочкой в зубах, малость подрагивал от предчувствия сведения со мною счетов.
— У нас на Камчатке ты хоть стал немножно похож на человека, в Ленинграде у тебя была рожа начальническая, — поприветствовал он меня.
— Толя, — сказал я, — у тебя можно переночевать?
— Понимаешь, вообще-то всегда пожалуйста. У меня открытый дом, все мои друзья в нем ночуют, живут... Но сегодня ко мне придет гость. Понимаешь? — гость! У меня свидание. Извиняюсь. Завтра — пожалуйста. А сегодня никак.
