— Ей дают Америка, Англия, Франция, Голландия и многие другие страны.
Фукуда наклонился к комбригу и терпеливо объяснил ему, как ученику:
— На островах Тихого океана имеется все, что нам нужно. Пока эти острова принадлежат Англии, Америке и Голландии. Мы вытесним оттуда эти страны. Тогда у нас будут металлы, нефть и каучук. Потом мы вытесним Англию и из Австралии. Тогда мы сможем воевать с Америкой. Так говорил император.
— А вы сами тоже так думаете?
— У нас есть сильный союзник — Германия. Она поможет нам победить Россию. Мы победим вас и оттесним до Урала... Азия — для азиатов!
— Для азиатов или для японцев?
— Мы ведущая нация Азии.
— А что будет с землей за Уралом?
— Часть ее оставят вам, между Уралом и Волгой.
— А там... за Волгой? — с интересом спросил комбриг.
— Ее возьмет себе Германия.
— Вы, господин подпоручик, надеетесь лично участвовать в этой «небольшой» операции?
— Если такова будет воля императора.
Фукуда снова прикрыл глаза руками.
В щелочки между пальцами зоркие темные глаза обежали лица присутствующих.
Комбриг спросил:
— Вы полагаете, что, кроме воли вашего императора, ничто не может повлиять на вашу судьбу?
— Все будет очень хорошо, если император не прикажет мне сделать харакири, когда я вернусь отсюда.
— А он может это приказать? — спросил комбриг.
На этот раз Фукуда в отчаянии опустил голову.
Николаю все было ясно.
Подошли дни решительного наступления советских войск на японцев, рассчитанного на полное уничтожение их группировки. Повседневные заботы заслонили было мысли Николая о гибели Ююкина и допросе Фукуды. Но потом одна фраза японца снова всплыла в памяти. Это была фраза о том, что по возвращении в Японию Фукуда должен будет сделать себе харакири. Николай плохо верил тому, что японец покончит с собой, но как знать?.. Совсем другой смысл приобрело бы его самоубийство, будь оно совершено в момент, когда Фукуда понял, что ему не избежать плена. А так... чисто японская самурайщина... Допотопная чепуха!
Николай несколько раз задавал себе вопрос: крепко ли он сам любит жизнь? И всякий раз без колебаний отвечал: да. Он любил жизнь. Любил такой, какой она была, — с радостями и надеждами. А надежды были так огромны, что их невозможно было охватить мыслью, так светлы...
Светлая линия советской жизни и путь советского солдата сливались воедино. Самый этот путь и был жизнью, радостной и прекрасной.
