— А те? — интересуется Липатов.
— А те, как новобранцы на строевом ученье, повернулись кругом, кто слева направо, кто справа налево, и пошли.
— Еще кого видел? — спрашивает Белышев.
— Возле Исаакиевской площади, на углу Морской, повстречал Фотеева с отрядом. Орлы! Действуют сообща с красногвардейцами. Заняли вестибюль военной гостиницы «Астория», а в ней полно офицеров и спекулянтов, — и не выпускают никого.
— Что же, стеречь их нанялись? — язвит Липатов.
— Пока разберутся, — объясняет Лукичев. — Красногвардейны у господ документы проверяют и оружие ищут. В одном номере какая-то корниловская гадина пулемет на окне за шторой установила. Нашли.
— Готовь людей для Смольного, Тимофей, — торопит Белышев, — а я к Алонцеву наведаюсь.
Сойдя с мостика, он идет к радиорубке.
Ее дверь распахнута настежь. В глубине помещения за столом, заставленным металлическими приборами, примостился на краешке стула, спиной к двери, старший радист Федор Алонцев. Ему очень неудобно сидеть в таком положении, и в другое время он, вне сомнения, давно бы переменил позу, а сейчас, видимо, не до того. Словно не замечая вошедшего комиссара, он торопливо пишет.
Из-за плеча Алонцева Белышев читает прыгающие вкось и вкривь строки радиограммы, которую тот принимает:
«К гражданам России!
Временное правительство низложено. Государственная власть перешла в руки органа Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов — Военно-революционного комитета, стоящего во главе петроградского пролетариата и гарнизона.
Дело, за которое боролся народ: немедленное предложение демократического мира, отмена помещичьей собственности на землю, рабочий контроль над производством, создание Советского правительства, это дело обеспечено.
Да здравствует революция рабочих, солдат и крестьян!»
Вскочив, Алонцев срывает наушники и оборачивается к Белышеву:
— Прочел, комиссар? Ведь это... ведь об этом... Дай я тебя обниму, Шура!..
Они троекратно целуются и вместе несут в кубрики, в машинное и котельное отделения, на боевые посты у пулеметов и орудий слова воззвания Военно-революционного комитета, которыми Ленин, как волшебным ключом, открыл людям дверь заветного мира свободы. Воззвание словно подлило масла в огонь. Многое уже совершилось, многое еще предстоит, а сигнала о выступлении «Авроры» нет и нет. Моряки встревожены. Как потом в глаза людям смотреть, когда спросят: «Где же вы были, орлы»? О чем думают комиссар и судовой комитет? Доколе в гляделки играть с Керенским?
