А вот этой весной не проросла она, не успела прорасти — люди начали с того, что стали жечь на логу колючку...
Канал тянулся издалека, огибал Мать-гору, караван гор помельче и белой дугой соединял их с Бовтуном. Пока еще канал — потрескавшееся от зноя русло. Но придет осень, а с ней и вода.
Осенью пустынное плато станет землей.
Осенью потечет по каналу вода.
А Бовтун должен превратиться в самый обширный сад совхоза Акинт.
— Втемяшилось! — никак не могла успокоиться женщина и, уперев кулаки в бока, преградила дорогу хозяйке ведер. — Втемяшилось!..
— Уж ругались бы по-людски, а то говор друг друга передразнивают! — встревает Баграт, переехавший в Акинт из затопленного села. Говорит он громко, не глядя на женщин, взгляд его устремлен в сторону конторы. Баграт единственный из переселенцев полностью уже разделался со своим участком: камни молотом разбиты, земля от них очищена, за домом выросли постройки — хлев, сарай. Дом и участок свой окружил он высокой оградой, сделал калитку. Успел уже посадить несколько абрикосовых саженцев — это были первые деревца нового поселка. Воды еще нет, а вот посадил — ведрами воду носит, поливает. Вот и сейчас только что плеснул под каждый саженец по два ведра воды. Что еще делать-то? И он неспешно двинулся ко двору конторы, может, подвернется толковый собеседник.
Был летний полдень. Изредка слышался отзвук молотов — горячий, расплавленный, словно звон солнца.
Воскресный стоял день.
— Да ты на себя в зеркало глянь! — набросилась снова женщина на ту, другую, с ведрами. — Бесстыжая!
— Тьфу! — сплюнул Баграт, даже не обернувшись на женщин. — Ну и народ! И ты бесстыжая, и она бесстыжая, все вы хороши! — И, громко высказавшись, вдруг заметил Арма: «Явился... что так скоро?»
Арма не было целых две недели. Баграт знал, что он ездил сдавать вступительные экзамены в университет.
«Видно, у бедняги снова сорвалось», — пожалел его про себя Баграт и решил об этом не заговаривать.
Шеро лежал на верху сторожки, глядел на горы и вяло пожевывал цепь. Потом обратил свой влажный и тоскливый собачий взгляд на Баграта, дружелюбно вильнул хвостом, но Баграт не заметил этого, зашагал к Арма.
Арма сидел на камне, вывороченном из своего приусадебного участка, курил и смотрел в сторону гор. Вдали горы были подернуты дымкой — солнце плавилось. И под грузом раскаленных камней раскаленные горы, казалось, издавали жужжание. В горах едва проглядывались блеклые от зноя села. А дальше за селами опять лежали в мареве горы. Там и находилось покинутое ущелье, возвышался Сторожевой Камень, глядевший сверху на захлебнувшееся село... И теплый трепет любви ко всему этому сквозь ребра Арма прорывается наружу и вместе с дымком сигареты растворяется в раскаленном воздухе.
