— А там, там уже не страшно. Ребята тоже вырвутся. У немцев начнется паника. Потом подоспеют десантники. Мы их не выпустим.
То, что будет потом — после того, как другие танки тоже вырвутся на насыпь, уже не интересовало Наташу. Главное — сумеет ли вырваться его танк, сотый?
Виктор лег, положив руки под голову, и замолчал. Затем — Наташе показалось, что прошла вечность, — повернулся к ней, пальцем погладил брови, запустил руку в ее волосы.
— Прости, родная, я тебя мучаю этим разговором...
«На войне надо знать все», — отвечала она ему молча, про себя. Ей казалось, что силы совсем оставляют ее и она уже не может говорить вслух, не может пошевелить рукой, даже пальцем, и сердце будто замедляет, утяжеляет стук. Но замедленный, редкий стук этот становится все громче и громче, все сильнее передается в голову, в кисти рук. И можно говорить только про себя, иначе надо кричать, чтобы голос прорвался сквозь этот тяжелый гулкий стук.
— Ты жена солдата и сама солдат. Ты смелая...
«Когда смерть рядом, все смелые...»
— Ты не расстроилась, Натка?
«Расстроилась... Умереть бы сейчас, не дождавшись завтрашнего боя...»
— У нас должен быть ребенок. Ты говорила, что должен.
«Мы назовем его Святославом. Я уже решила, хотела только посоветоваться с тобою».
— ...И когда я думаю о тебе, о нашем сыне. У нас обязательно будет сын, да?..
«Конечно. Девчонок не называют Святославами...»
— Когда я думаю о твоей трудной солдатской жизни, о твоем мужестве, я хочу, чтобы сын родился скорее, скорее рос, чтобы я смог рассказать ему о его матери... И еще, — помолчав, сказал он, — ты прости меня, Наташа. Но когда я вдруг подумаю о том... — голос его стал холоднее, суровее, и, будто стыдясь этого, но все-таки считая нужным выложить все, Виктор заговорил медленно, тяжело, с большими паузами, точно выкорчевывал из себя слова, как пни. — Когда я подумаю... что кто-то другой станет касаться... твоих волос, рук... будет смотреть в твои глаза... — сжав кулак, он натянул намотанную на палец прядь ее волос, спохватился: — Вот медведь...
«Вот и хорошо, пусть больно, пусть больно», — говорила себе Наташа, желая выйти из этого страшного оцепенения. — Я не могу объяснить этого. Ты же знаешь, Натка, я никогда не был ревнив. Но сейчас...
— Но сейчас... Виктор, как ты можешь сейчас говорить такое? — возмутилась Наташа и, поднявшись, взяла его за плечи. — Надо же думать, думать! По дороге и на большой скорости — это здорово. В болоте можно засесть, и тогда — конец. Тут важна быстрота.
