* * *
Еще душистые табаки не раскрыли свои липкие стрелы, как из трубы заставской бани лениво потянулся к небу синеватый дымок. У входа в баню уже лежали заблаговременно нарезанные дневальными в рощице над Бугом свежие березовые веники.
В ожидании пока в бане нагреется вода, свободные от нарядов пограничники убирали комнаты, подметали двор заставы, пололи бурьян в цветах. Каких только цветов не было на клумбах во дворе заставы: и пунцовые пионы, и огненные настурции, и пахучая метеола, и багровые гвоздики! А уже под самым каменным крыльцом главного здания, за длинной линейкой остролистых ирисов, стояли, как часовые, стройные мальвы. Застава утопала в цветах, и их пряные запахи растекались далеко вниз, на Карбовский луг.
В этот субботний день, после обеда, на Карбовском лугу заместитель политрука ленинградец Ефим Галченков принимал от бойцов последние оставшиеся нормы на значок ГТО по бегу и метанию гранат. Уже было решено, что в воскресенье 22 июня, в два часа дня, Галченков поведет всех физкультурников заставы на соседнее озеро, за селом Стенятин, и там они сдадут ему еще и нормы по плаванию.
Под вечер 21 июня в тринадцатую заставу из Владимир-Волынского вернулась с учебного сбора группа пограничников.
Приезжие занимали свои койки, укладывали около них вещевые мешки, ставили в пирамиду новенькие автоматы ППД, только что полученные ими в отряде. И, как всегда по субботам, люди, возвращавшиеся из нарядов, получали у старшины чистое белье, мыло и торопились в легкий зной предбанника.
Разгоряченные, с лицами цвета спелой малины, пограничники перебегали из бани в заставу, и там их встречали звуки баяна. Многие уже успели отвыкнуть от этих звуков, пока Максяков был в столице древней Волыни. А сейчас он снова сидел на табурете в ленинской комнате, высокий, черноволосый, и, мечтательно устремив взгляд в одну точку, подбирал на баяне песенку «Синий платочек».
Максяков знал, что люди заставы его дожидались, соскучились по его музыке, и сейчас был поистине счастлив.
— Здравствуй, Максяков! — протискался к баянисту полный, краснощекий Косарев. На его широком лбу еще блестели капельки пота.
Максяков покровительственно кивнул Косареву головой и, зажмурив глаза, продолжал ловить упорно ускользающую мелодию песенки о синем платочке. Неповоротливый и медлительный Косарев потоптался около музыканта, зевнул (он не отоспался еще после ночного дежурства) и попросил:
— Сыграл бы лучше «Сербияночку», Максяков. Так давно не слыхали. А то больно тоскливое что-то играешь!
