Он успел заметить лишь быструю вспышку пламени и поплывшую куда-то вверх мокрую балку, вырванную из правого блокгауза прямым попаданием.
Открывая глаза, Максяков заметил бегущего к блокгаузу Лопатина.
«Как хорошо, — подумал Максяков, — что начальник заговорил со мной! Не задержись он здесь и…»
Спустя несколько минут Лопатин привел в подвал новых раненых.
Первым спустился вниз Никитин. Мужественное загорелое лицо его было перекошено от боли, губы побелели. Но все же он был не так страшен, как низенький и коренастый ефрейтор Песков. Лицо Пескова было изуродовано не то снарядным осколком, не то камнями. Его напарнику Конкину поранило обе руки. Конкин держал рукоятки «Максима» в ту минуту, как разорвался снаряд.
— Пулемет разбило, вот жалость! — сказал Конкин, войдя в подвал.
Раненые усаживались на матрацах. Лопатин быстро прошел в отсек.
Там, у кирпичной стены, исполосованной снаружи подтеками термитных снарядов, лежал на сером солдатском одеяле мертвый Гласов. Голова его была забинтована сложенной вчетверо чистой простыней.
Лопатин ворвался сюда сразу, в разгар ночного боя, как только услышал, что ранило Гласова. Бережно обтирая платком кровавую пену, закипавшую в предсмертном дыхании на губах Гласова, и ничего не видя, ничего не слыша вокруг, начальник заставы шептал:
— Держись, Павлуша, не сдавай… Ты выцарапаешься… Держись… Смотри на меня… Слышишь?
Но держаться было трудно. Невозможно. Когда мозжечок человека рассечен горячей сталью, даже самые нежные слова не помогают.
На корточках около мужа, неподвижная и окаменевшая в своем горе, сидела Дуся Гласова. Серое, сразу постаревшее ее лицо было испещрено подтеками слез.
— Оставьте мужа, Гласова, перевязывайте бойцов, — сказал Лопатин. — Ничем вы ему уже не пособите.
Гласова, пошатываясь, встала. Она приложила руки к вискам, поправила волосы и, не глядя, шагнула вперед с той самой приступочки, с которой упал он, ее Павел.
— Дай мне зеркальце, Дуся, — сказал идущий навстречу землячке ефрейтор Песков.
Она сперва его не узнала и молча вглядывалась в страшное, окровавленное лицо. Чужое несчастье вернуло ее к жизни. Она машинально пошарила в карманах жакетика и протянула Пескову овальное зеркальце в никелированной оправе.
Песков посмотрелся, покачал головой и сказал:
— Родная мать, и та не узнает…
— А ты водицей обмой, Песков, враз полегчает, — сказал сквозь зубы, морщась от боли, его напарник Конкин. Он полоскал в банной шайке свои пораненные руки.
