— Ты свои шуточки брось, — Шералы нахмурился, обиженно распустил губы.
Слова его как будто еще подзадорили Зураке.
— Ой, да ты, кажется, раздумал свататься! Бедная я, бедная, куда мне податься?
— Девушка! — Шералы гневался не на шутку. — Я жду ответа, а ты трещишь как сорока! Дашь ты мне прямой ответ?
— Ты его можешь получить у жены Уйчумана, только у нее и ни у кого больше! Туда и отправляйся, не теряй напрасно время!
Шералы не ожидал от Зураке ничего подобного. Он побагровел от обиды и злости, у него перехватило дух.
— Я т-тебя… — заикаясь, начал он. — Я тебя скручу по рукам, по ногам… Будь я проклят, если не увезу тебя силой! Только помни: на три дня станешь моей женой, а потом отвезу тебя обратно к матери. Поглядим тогда, как ты будешь нос драть!
Зураке, которая только что вышучивала Шералы, вся вспыхнула и, сдвинув брови, смело подступила к нему.
— Берегись, если не сдержишь свою клятву! Повяжи тогда голову платком, как баба! Тоже мне герой нашелся! Да лучше умереть, чем за такого замуж! Тьфу! — Она изо всех сил топнула ногой. — Пошел отсюда!
Шералы попятился а хотел еще что-то сказать, но Зураке уже отвязывала серого пса и явно собиралась натравить его на незадачливого жениха. Шералы повернулся и, вобрав голову в плечи, побежал прочь.
* * *
Вечером того дня, когда Зураке встретилась нам у реки, мы с Бейше возвращались домой по тропинке через пшеничное поле.
С утра Чор твердил сыну:
— Ты бы, сынок, оставался нынче дома. Ведь обязательно придут люди повидать тебя, неловко отвечать, что дома нет.
— Ну, отец, меня за это винить никто не станет, я не молодуха, которую только-только приняли в семью, — отшучивался Бейше. — Ты пойми, мне в первую очередь надо навестить те дома, куда не вернулись ушедшие. Сколько джигитов погибло, и каких! — вспомнишь об этом, вся кровь закипает…
И после утреннего чая, захватив меня с собой, Бейше вышел на улицу. Как и говорил отцу, он прежде всего посетил семьи погибших, побывал у сверстников своего отца и с каждым аксакалом побеседовал за достарханом; под вечер зашел в колхозную контору, а потом и в школу-семилетку — она находилась рядом с конторой. Я видел, что на душе у моего друга невесело, к тому же он устал и теперь, медленно вышагивая впереди меня, хромал сильнее обычного.
Этот мирный летний вечер на удивление ясно сохранился в моей памяти. Давно погасли, потемнели алые закатные облака, но звезды еще не зажглись в небе. Над мельницей Чора горел тонкий серебряный серп молодой луны, словно вышла вечером на озеро искупаться юная красавица, скинула с себя всю одежду, но тут ее испугал чей-то голос, и стоит она, стыдливо согнувшись, у воды. Дома в селе утратили ясность очертаний; тянет запахом дыма от очагов, но огня нигде не видать: густо разрослись сады во дворах, да и кукуруза в огородах поднялась высоко. Все тихо, все безмятежно, и, кажется, никаких забот, никакого горя и не было здесь никогда. Залает где-нибудь собака, и лай этот звучит лениво, сонно. Дневные дела кончены, и только коровы трудятся — пережевывают жвачку. Даже ветер утих, и дремлет вся округа. Сгущается ночная темнота. Давно уснули птицы в гнездах, только лягушки в каждой луже, в каждом озерце тянут свои бесконечные песни десятками и сотнями голосов да стрекочут кузнечики. Сердце раскрывается навстречу этой чудесной ночи, и так хочется жить… Дышится легко, свободно. Забыты все огорчения и печали, ты никому ни на волос не желаешь зла. Власть природы подчиняет тебя, ты и природа почти слились в одно, соприкоснулись так же тесно, как свинец с чугунной ложкой, в которой его плавят: не разберешь, где кончается одно и начинается другое, где она, граница между тобой и окружающим тебя миром…
