— Кто там? Стой!
Сам не знаю, отчего я побежал. Поскользнулся к упал плашмя прямо в арык. Зураке подхватила меня под мышки, подняла. Я разревелся — обидно мне было, что шлепался. Зураке обняла меня, начала успокаивать, а я от этого плакал еще сильней. Так, обнявши, она меня и увела в дом, Велела снять промокшую одежду, закутала меня в черный тулуп Дербишалы и начала стирать мои рубашку и штаны. Согревшись под тулупом, я уснул. Проснулся в сумерки. Зураке гладила успевшую к тому времени просохнуть мою одежду большим черным утюгом. После этого мы с Зураке и стали друзьями, я приходил к ним в дом, когда хотел. И даже серый пес не лаял на меня, а подбегал приласкаться.
Впрочем, был еще случай, когда я опростоволосился перед Зураке. У нас в аиле жил один парень, звали его Шералы, а лет ему давно перевалило за двадцать. Он работал секретарем сельсовета. Одно ухо у него вечно было заткнуто ватой; говорили, что из-за ушной болезни его и в армию не взяли. Впрочем, ходили о нем и другие слухи, что ничего у него не болит, он здоровее лошади. Когда его вызвали повесткой на военную комиссию, он будто бы сам себе проткнул колючкой ухо, вот комиссия и признала его негодным для военной службы. Еще рассказывали, будто он перед тем, как идти на комиссию, валялся совсем голый в крапиве, весь распух от ожогов, Покраснел, а в комиссии сидел его родственник, он ему написал белый билет. Кто знает, что тут было правдой, что выдумкой, однако на вид Шералы крепкий, здоровый черномазый парень. Между прочим, не любил он ходить пешком, все больше ездил верхом на лошади. Носился как бешеный по улицам, с коня пена хлопьями, из ноздрей пар, а все дворовые собаки мчатся с лаем вслед.
С некоторых пор начал этот Шералы проявлять ко мне большое внимание. По вечерам, когда собирался народ на холме Бырджыбая, мы, мальчишки, тоже бежали туда; играли в мяч, боролись, а то и дрались и очень любили вертеться среди взрослых джигитов, слушать, что они говорят, иногда вмешивались в их разговор. Изредка они нас спрашивали о чем-нибудь, и это нам, конечно, было лестно. Но чаще всего мы слышали:
— Эй вы, чумазые, пошли отсюда! Тоже еще, от горшка два вершка, а лезут ко взрослым!
Когда холостые парни заводили речь о девушках и молодухах, любопытство наше разгоралось еще сильней, и мы под любым предлогом старались торчать поблизости, чтобы все слышать. И как бы они там ни понижали голос, как бы ни секретничали, без нашей помощи им в любовных делах было не обойтись, потому что мы и только мы могли передавать любовные письма, не вызывая ничьих подозрений.
