Об Эфиопии я знал из первых рук, от имперского колониста Вирия, ветерана III Киренаического легиона, поселенного впритык к нашей сельской вилле по ту сторону льняного поля, которая в годы нужды совершенно рассыпалась, но затем была отстроена заново; туда уже перевели коз и свиней и теперь благоустраивали конюшни. С Вирием меня свел еще Гаий, любивший играть в пустом остове дома, — это был щетинистый дед без единого зуба, скрюченный и узловатый, как масличное дерево, так что позвонки гребнем выпирали под туникой, но еще в силе, потому что сам возделывал свои пожалованные югеры. О нем говорили дурное — он жил вдвоем с невесткой; сын не вернулся с войны с сугамбрами, а внучку унесла оспа. Сейчас трудно судить, но помню, что невестка была такая же высохшая и сморщенная, и если правда, то никому не мешало. Сам я в ту пору не замечал в старике не только предполагаемого внутреннего, но и очевидного наружного безобразия, немея от его рассказов о странствиях и осадах, о вредных нравах и прыжках неведомых макробиев и других черных дикарей. Сидя за столом в его перелатанной, но чистой халупе, перед нетронутой миской полбяной каши — нетронутой не из брезгливости, а от изумления, нас и дома держали на республиканской диете, — я не мог надивиться перечню немыслимых зверей, половину из которых, как я теперь понимаю, он сочинял на месте, чтобы Африка вышла убедительнее, всем этим змеям толщиной с нашу речку, камелопардам поверх непроглядных деревьев, ночным стычкам с карликами, гортанно укающими в чащобе и пускающими на звук короткие пронзительные стрелы. Для наглядности Вирий вскакивал из-за стола, пригибался карлой, что при его осанке было даже лишнее, гортанно клекотал, метал в дверь суковатую клюку, изображая дикарский дротик, и всполохнутые куры бросались наутек. Подробности множились с каждой новой версией; всплывала история о смертной схватке с когтистым монстром в эфиопских руинах; поимка хвостатого урода, отрасли негра и обезьяны, за которого в Беренике дали царскую цену, — «не поверишь, вот богом истины клянусь, караванами вино, фазаны, флейтистки, и кентуриону доспехи вызолоченные, чтоб не щерился». Я верил и этому, и всему остальному. Особенно возбуждал рассказ о походе в Счастливую Аравию, с летучими заоблачными змеями, чье жало разило насмерть даже сквозь бронзу кольчуг, с муравьями ростом с собаку, усердно таскавшими ладан из ядовитых зарослей. Дороги там мостили бериллами, а золота оказалась такая прорва, что из него отливали молотки и мотыги.
