. Барыня обиделась и стала браниться и грозить, а один из извозчиков, выпивший, может быть, лишнее, схватил болонку на руки и, обращаясь к барыне, сказал:
– Важный хвост у этой собачонки! На метелку бы хорош – отрубить его…
В одно мгновение барыня вырвала свою любимицу из рук врага и дала ему звонкую пощечину. Мужичок опешил и мог лишь проговорить:
– Ишь ты, какая сердитая!..
Барыня живо начала одеваться и по требованию хозяина вышла из избы на двор в свой возок, забрав с собой и горничных, и собачонок и поклявшись хозяину двора, что она пожалуется губернатору и что двор этот «закроют». Меня эта барыня опросила и записала, предупредив, что выставит свидетелем. К счастью, инцидент этот не имел никаких последствий: не потревожили ни хозяина как обвиняемого, ни меня как свидетеля. И когда я год спустя ехал еще раз по этой дороге с новым транспортом пороха, уже в конце февраля 1861 года, и остановился в Гавриловке ночевать у того же хозяина, то он, вспоминая об этом происшествии, сказал мне:
– Я не боялся тогда, что она пожалуется губернатору, потому что губернатор в такой пустяк не ввяжется, а вот пожалуйся она, не дай Бог, нашему барину, – дело бы было плохо!.. Теперь вот – слава тебе, Господи! ослобонили нас, дай Бог царю доброго здоровья! Теперь не страшно… А в те поры, что проделывал с нами наш барин – не дай Господи!.. Говорить кому-нибудь о его делах, и то боялись!..
Затем хозяин рассказал мне следующее:
– У меня вот родная сестра была, первая красавица во всей деревне, а пропала ни за што! И Бог весть, где она теперь живет: далеко где-то; у нехристей в Персии, сказывали.
– Как же она туда попала? – полюбопытствовал я.
– А вот как. Годов пятнадцать тому назад поехал наш барин с барыней на ярмарку в Нижний; я за кучера был, сестра моя за горничную. В Нижнем сестра и прогневи чем-то барыню; та пожаловалась мужу, а он и допреж того сердит на сестру – не поддавалась она ему… Позвал он одного знакомого купца персиянина – страшенный такой, черный, рябой: одно слово, азият! – потолковал с ним, да и в суд. Там и составили бумагу – купчую, значит, на имя какого-то приказного в Нижнем же, а денька через два приехал этот самый персиянин к нам, взял сестру и увез с собой на пароходе сначала в Астрахань, а потом к себе. Только мы ее и видели!.. Приехали с ярмарки, сказали матушке покойнице – грохнулась она об земь и стала без памяти… Прохворала потом деньков десяток в горячке, да и померла. И перед смертью-то все металась, сердешная, по постели, дочку к себе звала, да ровно отымала ее от кого!.. – А потом, помолчав немного, добавил: – Опосля того барин опасался, видно, держать меня при себе в кучерах – отпустил на оброк, и я вот снял этот двор…
