И прошибла меня, братцы мои, слеза. Сижу над ней и как река разливаюсь – плачу… А через день и остальные две лошади пропали. Рыба стала гнить, портиться. Становой узнал, велел, которая посвежее к нему, а остальную в овраг вывалил. Захворал я… И напала на меня вошь… И такая-то, братцы мои, сильная вошь напала, что точила меня, ровно червь, а потом горячка приключилась, беспамятье… Опомнился я в городской больнице на самый Христов день. А на Фоминой неделе выпустили меня, и я пошел пешком за тыщу верст, питаясь Христовым именем под окнами… Домой не пошел, а прямо в Саратов, к купцу. Упал ему в ноги: «Так и так», – говорю!.. Ничего, помиловал: «Божья воля!» – говорит… Потом пошел уже домой. Поехал из дому-то на трех лошадях, а иду пеший – разор с собой в дом несу!.. И стыдно и боязно, а еще батюшка был жив, старенький старичок, а грозён был покойник!.. Ну и бурмистр тоже был – строгий немец, безжалостный!.. Хоша мы и на оброке были, а все же вмешивался он во всякую нашу домашность. И стал тут подущать меня нечистый руки на себя наложить. Пришел я накануне самой Троицы в лес, забился в чащу, да и стал высматривать дерево, какое покрепче… а на дворе примеркать уж начало. Вот я и думаю: помолюсь, мол, Богу в последний раз, чтоб детей малых не оставил. Стал молиться, а рядом и запой птичка; я молюсь, плачу, а она все шибче, да лучше поет… Кончил я молитву и стал ее слушать. И так-то она, братцы, сладко и умильно пела, что перевернулась во мне вся душа!.. И подумалось мне в те поры, что это не простая птица поет, с роду не слыхивал, чтобы так птица пела!.. Хотел посмотреть на нее, да нет, за листьями не видно было. Сел я на траву, слушаю ее… Вдруг вижу, что-то двигается в кустьях, идет в мою сторону; я притулился за дерево, не дышу… Маленько погодя глянул, а предо мной стоит моя девчоночка, годов десять ей тогда было: «Тятька, – говорит, – что ты тут делаешь?» – а сама так и кинулась ко мне на шею, обняла ручонками и замерла…
«Как ты, – спрашиваю, – сюда попала?» – «Нас, – говорит, – батюшка-поп послал за цветами к завтрему церковь убирать. А я брала цветы, да услыхала – птичка хорошо поет, – и пошла сюда ее послушать. Пойдем, – говорит, – тятька, домой! Мы все об тебе стосковались, а мамка-то кажный день плачет…» «Ну, – говорю, – пойдем, дочка милая, пойдем!» Перекрестился, да и пошел за ней… Пришел, рассказал все, как было. Погоревали, помолились Богу, – да и стали жить да работать по-прежнему. Годика через два-три опять справились, – и опять в извоз пошел. Таперь вот с работником уж езжу, на пяти лошадях. Господь Бог испытует, но до конца не прогневается на нас.
