Расплата | страница 4

…Полная свобода тоже нехороша. От нее человек черствеет. Он непременно должен быть связан любовью к другим, чувством долга, чтобы сохранить человеческий облик, Любовь, обращенная лишь на себя, в счет не идет. Ты должен отдавать сам, не ожидая даров. Только бескорыстие облагораживает. Ничего подобного я не испытал в прошлом, чувство долга было незнакомо мне, и, вероятно, поэтому, несмотря на некоторую внутреннюю свободу, я страдал от одиночества. Когда ты ответствен только перед самим собой, ты безнадежно одинок, и твоя свобода не стоит и ломаного гроша. Эту истину я особенно отчетливо ощутил в студенческие годы, в один из ненастных ноябрьских вечеров. Тогда я увлекался альпинизмом. Голодный и измерзшийся, возвращался я с гор. Всю дорогу, пока добирались на открытой машине до Тбилиси, я подгонял время, предвкушая, как явлюсь домой, переоденусь во все чистое, согреюсь и отдохну, Войдя в подъезд и мысленно уже отдыхая в теплой комнате, жизнерадостно взбежал я по лестнице и наткнулся на запертую дверь, Соседи сказали, что тетя отправилась к подруге на день рождения и забыла оставить ключи. Мне стало горько до слез, оттого что я мчался сюда со всех ног, тогда как никто меня не ждал. Уезжая, помнится, я обещал вернуться через неделю, и именно сегодня исполнилась неделя, но тетка забыла об этом, хотя помнила о чужом дне рождения, потому что там ее ждали развлечения и удовольствие, а дожидаться моего возвращения было, безусловно, не столь приятно. Такая забывчивость не была для меня неожиданной, но в тот вечер почему-то мне стало особенно больно. Я ощутил себя круглым сиротой, не нужным никому на свете, и позавидовал тем, кто может твердо надеяться на близких. Конечно, я мог переждать у соседей, скоротать время за разговорами, но я валился с ног от усталости, мне хотелось отдохнуть, и, что самое главное, я весь день так ждал этой минуты, сладкой минуты возвращения домой, что сгоряча бросил рюкзак у соседей и в той грязной робе, которую так мечтал, наконец, скинуть, вышел на улицу голодный, измотанный, без копейки денег. В тот год рано похолодало, осень выдалась морозной, по ночам лужи подергивались льдом. До двух ночи слонялся я по улицам, чувствуя себя в родном городе бесприютным и чужим. Родной город только тогда по-настоящему родной, когда у тебя есть дом, собственное гнездо, пристанище, в противном случае он такой же чужой, как та женщина, которую ты любишь, но которая не любит тебя. Я не знаю, что тогда расстроило меня, теткина ли, честно говоря, вполне простительная невнимательность или тщетность моего ожидания, моих надежд. Возможно, и то, и другое. Но в ту ночь, бродя по улицам, я не задумывался над этим. Я видел прохожих, у каждого из которых — как представлялось мне — были цель и дела. Возле театров и кино толпился праздный люд, денежный, жизнерадостный народ проводил время в ресторанах и столовых, кафе и винных подвальчиках. Торопясь домой или в гости, подбегали горожане к автобусам и троллейбусам. Бог знает, что было на сердце у каждого, какие заботы тревожили окружающих, но мне казалось, что во всем городе не сыщешь ни одного такого обездоленного, как я. Да, законченным эгоистом был я в те годы, никого на свете не любил больше собственной персоны, ни о ком не заботился, а когда человек не печется ни о ком, кроме самого себя, любое затруднение представляется ему непомерно тяжким.