Здесь горела свеча (на стуле, возле кровати: хозяин этой комнаты не терпел у себя стола, зато кровать перевез из родительского дома — роскошную, с резным, из дуба, изголовьем).
Окно было открыто, но занавешено тюлем, так что под разреженным дуновением пламя свечи танцевало сарабанду, а луна набрасывала на стену кружевные узоры.
Мы встали друг против друга (стул в комнате был один) и, положив руки на стол, довольно долго пытались его оживить. Увы, стол оставался неподвижным, даже не трещал (вы, может, знаете этот сухой и странный треск, предшествующий спиритическому движению). Пошутив, что, видимо, не зря в этой комнате нет стола, я подошел к окну, отвел тюль и оперся на подоконник. Рядом было встал Гартус, но я уже не обращал на него внимания, и он догадался, что мне захотелось побыть одному.
…Меж тем, вдруг, явилась во мне какая-то тревога (такое бывало со мной, когда оказывался я один… Будто там, давным-давно, тысячелетия назад, кромешная, устрашающая ночь заставала меня вдали от моей, то есть от нашей тогда, моего племени или рода, пещеры… Многолюдной, освещаемой кострами — там, где не тревожила нас даже самая черная ночь). Хотя сейчас, в этом большом, с еще многими неуснувшими окнами городе, и ночь была ясная, и невдалеке от нашего бульвара, внизу, безмятежно серебрилась под луной гладь реки… Червленая силуэтами барж, доставляющих все к утренним рынкам. Ветер… Да, был, но был тепл и ласков.
А только… Почему в этом доме я так особенно не люблю темноты?
Впрочем, все-таки свечение из комнаты до глаз доходило. Пока вдруг неожиданно сильный порыв (и откуда он взялся — такой ветер?) не взметнул тюль — и, видимо, свечу погасил. Да бог с ней. Я же все-таки сейчас не в той, не в пещерной темноте. Только было я так подумал, как раздался грохот. Наверное, это Гартус, уходя, наткнулся в темноте на столик. Я все-таки обернулся.
В дверном проеме мелькнуло желто-синее одеяние клоуна. Дверь за собой почему-то он не закрыл. И в свете из той комнаты я увидел, как медленно-медленно стол возвращается в то положение, в каком он и должен был находиться. После чего мне расхотелось оставаться одному.
В комнате Гартуса все было по-прежнему. Уже все приняли свои пятнадцать трубок и в мягком полусвете лампы грезили каждый о своем. Эфир прижимала к себе сегодняшнего любовника, сейчас они, разумеется, поднимутся и уйдут в его комнату.
А только и здесь — ведь мы же с Гартусом выкурили в этот вечер слишком мало — чтобы и здесь… Чтобы такой странной оказалась наша Эфир!
