– Постой-ка! – воскликнул Бронфельд. – Это какой-такой визит? Насколько я знаю, Мухамме́д один раз за всю жизнь только из Мекки в Медину переехал, и всё, вроде больше нигде и не был…
– Так проездом, – наверное, пошутил Амир.
– Э-э-э… Так не по дороге же совсем, – не унимался писатель.
– Ну, значит, крюка дал. Что ему на Бура́ке[14], сложно, что ли? Какой же ты душный бываешь, Лев… – араб сделал вид, что хочет ударить Бронфельда в живот.
Тот смешно испугался, выставил судорожный, неуклюжий блок и пробурчал:
– Я не душный, я дотошный, писателю без этого нельзя.
– А как всё-таки правильно Мухамме́д или Муха́ммед? – решил уточнить Малыш.
– Это разные имена, – ответил Амир, и снова было непонятно: шутит он или серьёзно.
Шаурма, действительно, оказалась волшебной, хоть и подавали её в помещении неуютном, больше похожем на столовую. Причём столовую, которую курирует санинспектор, явно не брезгующий брать на лапу. Хозяин заведения очень обрадовался Амиру и обслужил его с друзьями по-царски. Кроме шаурмы подали шашлычки из куриных сердечек и сочные бараньи кебабы.
Насытившись, попросили кальян и приступили к беседе. Перед её началом Амир напомнил Даниэлю предыдущий разговор и попросил не воспринимать его как шутку.
– Тогда ответь мне на один вопрос, – попросил Малыш.
Араб кивнул.
– Ты действительно думаешь, что бессмертие кому-то нужно?
Араб кивнул.
– Мне, например, нет, – заявил Малыш.
Араб иронично поднял брови.
– И что же ты имеешь против?
– Во-первых… – начал было Малыш.
– Во-первых… во-вторых… – перебил его Амир. – Знаю я все эти аргументы. Хочешь, я сам перечислю, а ты добавишь от себя, если будет что. Идёт?
Теперь кивнул Малыш.
– Во-первых, скука, – араб поднял кулак и отогнул мизинец. – Ты живёшь-живёшь, а потом тебе надоедает… Люди, которые слишком долго живут, страстно желают смерти. Бла-бла-бла… Так?
– Конечно! – уверенно подтвердил Малыш и кивнул.
– Тогда давай условимся: мы не рассматриваем вариант бесконечного существования в дряхлом, ни на что не способном теле: ты либо существуешь в некой «Матрице», в которой ты молод и красив, и окружают тебя такие же молодые и красивые, либо получаешь новое тело для бренного существования. В этих условиях бессмертие. О’кей?
– Допустим, – Малыш снова кивнул.
– Следующий момент. Знаешь, почему старики испытывают смертную тоску?
Малыш кивнул.
– Я о физиологическом аспекте, а не о пресыщенности жизнью и понимании её ничтожной сути. Я о том, что к определённому возрасту почти прекращается выработка гормонов, которые поддерживают интерес не только к противоположному полу, но и к жизни в целом. Так вот этого тоже нет. Нет физиологической тоски и половой импотенции. Нет мозговой усталости из-за возрастного разрушения серого вещества. Нет Альцгеймера и Паркинсона. О’кей?
