— Мы ждем лишь вашего указания, Великий. Денно и нощно мои люди дежурят у перемычки наготове, — продолжала лепетать местная шишка, показывая нам дорогу и то и дело переходя с шага на бег. — Мы почти пришли. Вот. Тут мы держим самых яростных. Эти урусуты ничего не страшатся: ни железа, ни плетей. Их, мой хан, уже давно надо было, казнить.
Мы еще не подошли к нужному повороту, а нас уже накрыла вонь от сотен и сотен немытых, гниющих опустившихся тел, некоторые из которых уже давно потеряли свой рассудок. Большинство же, судя по блеску в глазах, было в сознании, но также, как и их безумные собратья, было явно не прочь выпустить нам кишки. Здесь было под две или три сотни сидельцев в одеждах, разной степени потрепанности. Одни были в еще довольно крепких кафтанах, другие в расползавшихся холщовых рубахах и портах, третьи в каком-то рубищах, больше достойных нищего на паперти.
— Идут… Идут…. Прощайте, братья, — по голосам прощавшихся друг с другом пленников было понятно, что они если не знали о своей казни, то точно догадывались. — Не поминайте, лихом, братья. И ты нас прости, брат! Не хочу, не хочу… Помолимся, браться, за души наши грешные… Отец наш небесный… На колени, на колени…
Один, второй, третий, а потом рядами люди в камерах начали вставать на колени и тихонько повторять слова молитвы. Я же медленно подходил к массивной кованной железной решетке, бурой, сильно изреженной ржавчиной. Наконец, шедший передо мной лысый толстяк остановился, боясь подходить дальше.
— Русские люди! — громким голосом заговорил я, с силой толкая ногой надсмотрщика к решетке и всаживая ему в спину нож. — Я казанский хан Ядыгар! Сегодня я и царь Иван Васильевич решили забыть все обиды и притеснения и жить в мире. Слышите меня?! Я и царь Иван Васильевич договорились о мире между нами.
В установившейся тишине камер, где стояли несколько сотен людей, раздавалось лишь хрипение корчащегося надсмотрщика. Первые ряды пленников стояли у самых решеток, вторые и третьи наседали сзади, боясь пропустить хоть слово из моей речи.
— Говорю вам, закончилась ваша неволя и скоро отправитесь вы домой, — десятки горящих глаз с дикой надеждой смотрели на меня. — И каждый получит из ханской казны одну золотую монету в знак искупления нашей вины.
Тишина стала еще более звенящей. Казалось, слышно было даже шевеление вшей в грязных колтунах волос пленников. Наконец, кто-то не выдержал и раздался его захлебывающийся крик:
