Приказчики задумались, сраженные ученостью своего товарища. А самый пожилой сказал;
— И куда только начальство глядит?
Николай Яковлевич ухмыльнулся.
— А как же француз Блерио и американец Райт летали? — спросил он.
Спорщики повернулись в эго сторону.
— Ну, тут понятное дело — американцы, — сказал сторонник кислоты.
— А как же тогда полет господина Ефимова в Одессе? Ведь наш брат — русак.
Тогда самый молодой приказчик махнул рукой и сказал:
— Черт с ним, с рублем!
Когда-то уездный город Нежин, куда приехал в 1913 году на гастроли Уточкин, был главным местом обмена русских и иностранных товаров. Нежинские ярмарки— Всеедная и Покровская — считались первыми в России. Но прошли годы, торговля наладилась через черноморские порты, значение ярмарок пало, город погрузился в дрему. Даже золоченые купола Благовещенского мужского монастыря и женского Введения во храм пресвятыя богородицы перестали отражаться в судоходной когда-то реке Остер, потому что вода заросла зеленой ряской. И если нежинские дороги еще и хранили память о набегах поляков, кровопролитиях и Черной раде, на которой выбирали самого «совершенного гетмана всеми вольными голосами», где, кстати сказать, также не обошлось без кровопролития, то память эта заросла травой. Люди жили повседневными заботами. Казалось, ничто не способно их расшевелить, И вдруг — полет человека по воздуху.
Когда на город пали сумерки и солнце держалось только на золоченом кресте Иоанно-Богословской церкви и на зеленых куполах Николаевского собора, Москаленко собственноручно закрыл свою лавку и на окованную железом дверь повесил замок размером с собачью голову. Пересек Гоголевскую, камни которой еще отдавали накопленное за день тепло, и двинулся по Стефано-Яворской, мимо Гоголевского сквера к себе домой, на Кушакевича. Раньше в это время нежинские улицы пустели, в этот же вечер сквер и Гоголевская были полны народу, Николай Яковлевич поглядел на памятник своему великому земляку, лица Гоголя разглядеть было невозможно, светились только бронзовые буквы на постаменте. Николай Яковлевич поглядел на провисшие цепи вокруг памятника и прислушался.
— «Полетит — не полетит». «Аэроплан», «Уточкин». «Один рубль».
На другой день народ честной знал движение только в одну сторону: по Киевской, к артскладам. Пестрый людской поток утягивал даже тех, кому не по пути. Далее толпа двигалась по Синяковской, к полю, где раньше находилась площадь Всеедной ярмарки.
